Индустрия счастья. Как Big Data и новые технологии помогают добавить эмоцию в товары и услуги - [50]

Во время бурных страстей политических дебатов бесстрастные ученые, видевшие свою задачу в том, чтобы измерять и классифицировать, представлялись желанными новыми авторитетами. На самом деле, их подход был и контркультурный, и консервативный одновременно: контркультурный, потому что он перечеркивал все прежние авторитеты, и консервативный, потому что ему не хватало собственного видения политического прогресса. Таким образом, эти специалисты предлагали решение так называемым культурным войнам. Корни неолиберализма стоит искать в биографиях многих ученых, которые ушли из мира американских университетов в 1960-х годах, чтобы к 1980-м годам стать создателями нового конкурентно-депрессивного общества.

Бентам в Чикаго

В Чикаго, в соседних районах с Гайд-парком, есть что-то пугающее. Оно таится в абсолютно прямых улицах конца XIX века со строениями, внешне похожими на традиционные дома зажиточного среднего класса американских пригородов. В центре расположен известный Чикагский университет, который подражает готическому стилю Оксфордского университетского колледжа, дополняемому средневековыми башнями и окнами с витражами. Гуляя по Гайд-парку в тени деревьев, где плющ вьется по стенам и лужайки поддерживаются в идеальном состоянии, посетители парка могут забыть, где они находятся. Напоминанием служат только аварийные телефоны – сверху они подсвечиваются голубым светом и их видно на каждом углу внутри и около университета. Гайд-парк – это святилище покоя и познания, но он расположен в районе Саут-Сайд [161] города Чикаго, и посетителям парка не советуют заходить далеко, гуляя в любом из его направлений.

Кокон, в котором находится университет, стал эффективным символом в разработке и проведении революционной политики неолиберализма. Чикаго расположен в 700 милях от столицы США, Вашингтона, и в 850 милях от Кембриджа, штат Массачусетс, где стоят столпы американской экономики – Гарвард и Массачусетский технологический институт. Экономисты Чикагской школы были не только тесно привязаны к Гайд-парку, но и находились в нескольких сотнях миль от политического и академического центра страны. Им больше ничего не оставалось, как вести дискуссию друг с другом, и в течение 30 лет после Второй мировой войны они продолжали это делать с особым упорством.

В 1930-х годах ученые, которые стали известны как Чикагская школа, начали придерживаться взглядов экономистов Джейкоба Вайнера и Фрэнка Найта. К 1950-м годам их узы были крепки не менее, чем семейные. Пожалуй, о семейных связях здесь можно говорить даже буквально: Милтон Фридман [162] женился на Розе Директор, сестре Аарона [163], являвшегося «стержнем» послевоенной Чикагской школы. Кроме особой географической изоляции, эти экономисты имели ряд интеллектуальных и культурных особенностей. Одной из них была способность сопереживания бездомным.

Пока не начала разрушаться ранее доминирующая программа кейнсианского курса в начале 1970-х годов, Чикаго едва ли принимали за экономический центр, а Гарвард и Массачусетский технологический институт с неохотой рассматривали его как революционный штаб Рейгана. И тем не менее чикагские экономисты постепенно стали коллекционировать Нобелевские премии. Фридман, известный консерватор 1960-х годов, был сыном еврейских иммигрантов и всегда заявлял о том, что никакой поддержки со стороны в его карьере он не получал. Гэри Беккер, другой известный член этой школы, признался, что все они пребывали в «состоянии конфликта»[164]. Чувство борьбы с традиционными предрассудками в данном случае подогревалось тем, что в США у руля находилась элита либеральной интеллигенции, которая считала само собой разумеющимся свое право на власть.

Начиная с этого момента в отношении к правительству появилась небольшая настороженность. Она распространялась в том числе и с помощью экономического анализа поведения политиков и политических бюрократов, проводимого для демонстрации того, что последние сами были корыстолюбивы, как бизнес или потребители на рынке. Работа Джорджа Стиглера, известного в качестве «М-р Микро» и противопоставляемого Фридману, которого называли «М-р Макро» (шутка заключалась в том, что микроэкономист Стиглер был на 30 см выше своего друга макроэкономиста), развернула внимание экономического анализа от рынков в направлении тех людей в Вашингтоне, которые утверждали, что действуют в интересах общества.

Сомневаться в правительстве не обязательно означает быть против своего государства, и этому есть подтверждение. В самый конфликтный эпизод Фридман посетил Чили весной 1975 года, чтобы консультировать автократический режим Пиночета. Для человека, который открыто говорил о своих анархических симпатиях, сотрудничество с военным диктатором было, по меньшей мере, лицемерием. Фридман парировал это обвинение тем, что он находился в погоне за научным знанием и помогал всем, кто разделял его интересы. В любом случае, Чикагская школа выражала недовольство правительством не из-за слишком большой власти, а, как говорил Бентам, из-за того, что они использовали ее не в научных целях. Проще говоря, по их мнению, политики должны больше прислушиваться к экономистам. Именно это и является самой яркой отличительной чертой чикагцев: они глубоко убеждены, что экономика является объективной наукой о человеческом поведении, которую легко можно отделить от всех моральных или политических факторов.