Индийские письма - [19]

Бомбей огромный и пестрый, но я больше люблю наш Траванкор^{111}. Бомбей не чистый. Человеку нельзя и шагу сделать, не наступив на выплюнутый табак. Жуют, жуют, а потом выплевывают на дорогу. Это противно и глупо.

Мама тебя приветствует много раз. Она что‑то очень озабочена домом Сисодиев. Вчера сюда пришел воевода Рамачандра и до полуночи говорил со Шри Сомадевой и мамой. Я только слышал от мамы, что старая госпожа Катьяяни Сисодия заболела в темнице. Это все происходит с ней по карме.

Я купил у какого‑то факира амулет[40]^. Кто носит этот амулет, сказал он мне, у того быстро исполняются все желания. Это такая круглая и гладкая кость, ему дал ее один великий факир из Гималаев, который, говорит, может спать на листьях под деревьями. Сейчас, когда у меня есть этот амулет, я знаю, какое желание буду загадывать каждый день. Ты можешь угадать какое?

Кланяюсь тебе и глубоко почитаю тебя,

твой сын Ануширвана

20

Душан Митринович пишет из Лондона доктору Ефиму в Белград

Ты зря зовешь меня, дорогой Ефим, я не приду.

Ефим мой, как же я приду,

Когда я не могу по Белграду пройти

Из‑за господства сербских ученых,

Не знающих о Боге и душе?

Я был в Белграде несколько раз после мировой войны. Хотел помочь своей Отчизне и чувствовал, что могу ей помочь. Но каждый раз был осмеян, надо мной издевались эти господа, и я решился уехать и больше не возвращаться. Я поступил как апостол Павел, который начал проповедовать Христово Евангелие своему еврейскому народу. Но когда был ими высмеян и поруган, обратился к чужим, языческим народам и стал апостолом язычников.

С посланцами махараджи из Малабара я встречался несколько раз в Лондоне и искренне, от души беседовал с ними. Я откровенно сказал им, что от сегодняшней Европы не могу ожидать ничего хорошего. Европа сама себя сделала несчастной и сейчас, как фурия^{112}, отравляет своим несчастьем остальные расы и континенты; она подобна лисице, которая на краже лишилась хвоста и советует всем лисицам отрубить себе хвосты. Она вышла из своего центра и сейчас безумно мечется по периферии, ища центр там, где его нет. Отвергла Христа и оттого обезумела. История не знает такого периода, когда люди мыслили бы мельче, чем в то время, которое сейчас переживают мелкоумные европейцы. Когда я говорю с самыми известными интеллектуалами в этом огромном городе, мне стыдно и я проклинаю судьбу за то, что она произвела меня на свет ныне, а не семь тысяч лет назад, и произвела в Европе, а не в Тасмании или Конго среди негров. Ведь и тасманские людоеды, и африканские негры при всех их заблуждениях чувствуют и признают некую великую тайну, скрывающуюся за всем видимым, и некую высшую силу, стоящую над всеми физическими силами, в то время как интеллектуальная Европа признает только то, что видит глазами и осязает руками. Такой грубый и плоский материализм неслыхан в истории человечества.

Затем я сказал им, чтобы они искали духовное понимание жизни скорее у малых и угнетенных народов, чем у крупных. Говорил я им о Балканах, особенно о Сербии. Сказал я им, что нигде в Европе не найти такого понимания Индии, как на Балканах. Да и надеяться получить какую‑то духовную помощь им не от кого, кроме сербского народа, который расово и психологически, подсознательно ближе всего к индийцам.

А Индия будет нуждаться в помощи. И духовной, и материальной, что в конце концов сводится к одному. В ней идет большое брожение. Она не может больше оставаться со своими бесчисленными богами, которые точно так же немощны, как люди, и подвержены тем же человеческим бедам, как увидел это и выразил Гаутама Будда^{113}. «Я хочу спасти и людей, и богов», — говорил Будда^{114}. Ну, а если человек так говорит о богах, тогда тут и вовсе нет богов. И действительно их нет. Индийские боги не существуют. Но в Индии имеется религиозный настрой, как нигде в мире. Непреодолимая тяга к высшему, нематериальному миру. Индийская душа, как и индийская земля, буйствует всяческими произрастениями. Разносортная и бурная растительность заполонила души наших братьев в Индии и смутила. Индия в отчаянии. Она тысячи лет была главным носителем и проповедником отчаяния, отчаянного пессимизма. В Индии есть алчба и жажда истинного Бога, Который всесилен и Который любит людей. Есть решимость пойти на смерть, чтобы обрести истину. Есть неслыханная аскеза, самоистязание до самоубийства, в сущности — ради ничего. Ради лучшей реинкарнации по Веданте или ради нирваны по Будде. И то и другое — это отчаяние без просвета и без радости. Но почва исключительно плодоносна и полна жизни и ждет истинного семени.

Протестантские и католические народы, народы большие и сильные, пробовали сеять семя Христово в Индии. Сеют его уже три сотни лет, но напрасно. Не произрастает. Душа индийская не принимает его. Ведь она ощущает, что это сеяние означает больше пропаганду, чем апостольство. Дается не для того, чтобы дать, а чтобы больше взять. Помогают не для того, чтобы помочь, а чтобы схватить и завладеть. Пропагандисты, а не апостолы сеяли до сих пор. Политики, а не братья предлагали и давали до сих пор. Искренняя Индия это почувствовала и отвергла. Всякое семя у нее растет, только не христианство. Не страшно ли это? Двум мировым империям, папской и Британской, не удалось до сих пор сделать даже столько, сколько сделал апостол Фома со своими бедными последователями. Но