Индейцы озера Титикака - [42]

Туман появляется почти каждый день, всегда приблизительно в пятом часу, и сокращает таким образом время, 106 остающееся до наступления темноты. Сохраняется он обычно целую ночь и рассеивается лишь под первыми солнечными лучами. На всем оставляет после себя кристальные капли росы, они поблескивают на растениях подобно слезам, сверкают на паутине в ветвях убогого кустарника, ими темнеют и камни в стенах домов, и солома на крышах.

Обратный путь от Курвы был намного приятнее, чем восхождение. Спускались мы короткой крутой тропинкой, еще в тумане, который, впрочем, под лучами солнца вскоре исчез. Сначала шли среди камней и редкой травы, позднее уже среди кустов и зелени. Так мы спускались вплоть до речки, несущей свою кристальную чистую воду через глыбы, перешли ее, прыгая по камням, а местами бредя в ледяной воде между густых зеленых кустов, с особенными, какими-то косматыми шипами. Наткнулись на развалины водяной мельницы чисто испанского типа. На площадке против деревни Ниньо-Корин прятались развалины маленькой иезуитской миссии, сооруженной из глины на месте древнего индейского селения.

До деревни Ниньо-Корин мы снова поднимались. Для ночлега я выбрал на этот раз школу, которая показалась мне самым лучшим местом. Предвкушая отдых, разложил спальный мешок. Ночь, однако, была полна ужасов и крови. В щелях скрывались целые полчища огромных блох, которые накинулись на меня с такой страстью и любовью, что я до утра не сомкнул глаз. Я решил утром сразу же выступить в Чарасани. Усталость после Курвы и дороги была так сильна, что я и не запомнил, как выглядит Ниньо-Корин. Мое воображение все неотступнее рисовало бассейн в Чарасани с теплой минеральной водой и простую постель в гостеприимном доме дона Гилермо. Картины были настолько реальными и манящими, что, хотя мы едва переставляли ноги, путь до Чарасани — 7,5 километра через хребет с одним спуском и двумя подъемами — прошли за рекордное время.

И теперь мне оставалось лишь попрощаться с друзьями и с Пепиком, подождать, пока появится рейсовый камион, уложить немногочисленные вещи и покинуть Чарасани. Отъехали мы под утро, еще морозной ночью, когда на небе сверкали холодные звезды и в свете фар, ощупывающих серпантин невероятно извивающейся дороги, блестел на жесткой, сухой траве обильный иней. Термометр показывал — 6 °C, лужи были покрыты коркой льда. Примерно через час езды горизонт на востоке порозовел, и наконец из-за стены оледенелых пиков выглянуло солнышко. Но и его мы почувствовали лишь в десять часов, когда уже въезжали в Пуэрто-Акосте.

Кочабамба

В холоде Альтиплано вдруг проснулась жажда тепла, а с ней и желание попутешествовать. Ведь я находился все-таки в тропической зоне Южной Америки, а до сих пор не ощутил благоухания боливийских тропиков. Осуществить это желание было нетрудно, ведь в тропики из Ла-Паса ходят наши «Шкоды». Друзья из «Скобола» помогли своим ходатайством, и таким образом в один прекрасный день я сидел в кабине «Шкоды», которая весело тарахтела на пути к Кочабамбе.

Останавливаемся в запыленной деревне Каламарка, и водитель ищет в лавочках дизельное топливо. В Ла-Пасе с ним постоянные трудности. На целый город единственная заправочная станция, где оно продается, но и та часто бездействует. Бензина всюду достаточно— само собой разумеется, бензина из Соединенных Штатов. Американцы с неудовольствием видят в «своем» районе чехословацкие машины с дизельными двигателями, которые более дешевы в эксплуатации и поэтому вытесняют с рынка их автомобили. Они добились у боливийского правительства запрещения ввозить автомашины с дизелями, но им и этого недостаточно, они еще портят жизнь владельцам таких машин тем, что ограничивают подвоз топлива, неустанно подстрекают население против этих автомобилей, стараются помешать брать заказ на перевозку грузов. Владелец «Шкоды» часто с трудом находит для себя груз, но все равно на боливийских шоссе «Шкоды» можно увидеть все чаще, и, если бы можно было ввозить их больше, они распродавались бы полностью.

На холмах около дороги стоят удивительные глиняные башенки древних индейских могил, остатки давно исчезнувших культур, полуразрушенные и пустые, изъеденные дождями и ветрами холодного плато. Порой на краю шоссе видны кучки коричневых и белесоватых полосатых мешков или багажа, упакованного грубыми сыромятными ремнями, на них сидит индеец в красной шерстяной шапочке с ушами. Сидит терпеливо час за часом, медленно жует коку и ждет, пока над ним сжалится владелец какого-нибудь грузовика и возьмет его с грузом до города, где он мог бы свой товар продать. Время здесь не значит почти ничего, а терпеливость индейцев безгранична.

Так мы минуем деревни Патакаймай, Сикасика, Пандуро и в Караколло приезжаем уже в быстро наступившей тьме. Справа на минуту открылись огни Оруро, старого шахтерского города. Фары автомобиля ощупывают шоссе, иначе ничего не видно, только на ясном небе сияют искрящиеся звезды, кажущиеся такими близкими. Думаю о шахтерах, которые на этих днях проводят крупную забастовку, требуя от правительства улучшения своих жизненных условий. Боливийский шахтер живет невероятно бедно, Он добывает из земных глубин руды — самое большое богатство Боливии, и за это его вознаграждают мизерной заработной платой, Когда же он не соглашается с этим, его называют красным и подстрекают против него таких же бедняков, которым бессовестно внушают, что их обязанность — идти против шахтеров, поскольку те, дескать, коммунисты. И вчерашнему крестьянину, не имеющему никакого представления о социализме, с одним лишь понятием, что социалисты и коммунисты ужасно плохие люди, которых нужно убить, дают в руки винтовку. Для храбрости достаточно немного водки, а она в Боливии дешевая, и таким образом один бедняк идет против другого.