Инамората - [4]
— Не ваша.
— Конечно, нет, — возразил я и поспешно добавил: — Сэр.
— Понятно.
Он по-прежнему не удостаивал меня взгляда. Снова повисло неловкое молчание.
— Я не большой сторонник сухого закона. Сказать по чести, я не понимаю, что плохого, если человек пропустит по рюмочке после трудового дня… или в конце семестра, что, видимо, имело место в данном случае. Конечно, лучше, если это будет шерри. — Маклафлин наконец-то отвернулся от окна. — Хотя мне говорили, что студенты-выпускники отдают предпочтение коктейлю из древесного спирта или технических растворителей, не так ли, мистер Финч?
Я подался вперед, готовясь отразить обвинения.
— Я не имею никакого отношения к контрабандному джину. А что касается крыс профессора Шнайдера, я убежден, что закрыл лабораторию после шестичасового кормления. Видимо, кто-то украл ключи из кабинета или у вахтера. Дело это нехитрое…
Маклафлин жестом прервал меня. Он расстегнул пиджак и заложил большие пальцы в жилетные карманы, эта поза была мне знакома по карикатуре в нелегальной студенческой газете. Теперь я воочию мог убедиться, что карикатурист сумел превосходно передать выражение лица своего персонажа: бледная ирландская кожа, копна седых волос, благородные черты лица, которое с годами немного сморщилось, словно старая бумага. Но вот глаза неизвестному художнику не удались, на самом деле они были голубыми как у младенца, и в них светилось детское любопытство. С полминуты эти глаза с пристрастием, не мигая, изучали меня сквозь стекла очков, чтобы решить мою судьбу. Наконец Маклафлин заговорил:
— Полагаю, что факультет поступает неразумно, тратя ваши таланты на заботу о лабораторных крысах.
Ну вот.
— Пожалуйста, профессор, позвольте мне объяснить… — В моем голосе зазвучали нотки отчаяния.
— Никаких объяснений не требуется, Финч.
— Но мне необходима эта работа, — взмолился я. — Если вы меня уволите, мне придется покинуть Гарвард — я и так едва свожу концы с концами. Я не какой-нибудь Халлидей, у меня нет папаши-сенатора.
Маклафлин заинтересовался.
— А чем он занимается?
— Кто? — не понял я.
— Ваш отец.
Мое замешательство было красноречивее моего ответа:
— Он торгует овощами в Норд-Энде.
— А я-то думал, он парикмахер.
— Почему вы так решили?
Маклафлин опустился в кресло у стола и пояснил:
— Ведь вас перевели к нам из медицинского колледжа…
Он раскрыл лежавшую перед ним папку, сверился с документами и продолжил:
— Там вы были на отличном счету, полагаю, ваш переход к нам был вызван причинами личного характера: видимо, медицина никогда не была пределом ваших мечтаний. В этом нет, конечно, ничего предосудительного. Не вы первый, кто по настоянию родителей выбирает стезю, которая не соответствует его устремлениям. Я и сам отец, и мне понятно желание родителей видеть своих детей лучше устроенными в этой жизни. Вот я и спросил себя, какой торговец или лавочник посчитает врачебную практику вершиной жизненной карьеры, и вспомнил, что среди итальянцев-иммигрантов медицинские советы и знахарство часто являются обязанностью местного парикмахера.
Он захлопнул мою папку и продолжил:
— Иными словами, Финч, я сделал неверный вывод из имевшихся в моем распоряжении фактов.
На самом деле профессор был недалек от истины. Перед тем как эмигрировать в Америку, мой отец год изучал медицину в Университете Болоньи и с тех пор всегда держал справочник по анатомии у себя под прилавком на случай, если понадобится его неофициальная консультация. Слова Маклафлина, несомненно, произвели на меня впечатление, хоть я и не всегда успевал следить за ходом его рассуждений.
— Но как вы догадались, что я итальянец?
Теперь смутился Маклафлин.
— Мне казалось, это само собой разумеющимся. У вас же средиземноморские черты лица.
Я не смог сдержать удивленного смешка. Маклафлин вопросительно посмотрел на меня, но я лишь покачал головой, давая понять, что объяснять все слишком долго, и задал последний остававшийся у меня вопрос:
— А почему вы решили, что мой отец не врач?
— Судя по моему опыту, Финч, — проговорил Маклафлин осторожно, — сыновьям врачей нет нужды хвататься за любую работу, чтобы заработать на обучение.
Несмотря на его сочувственный взгляд, я покраснел до корней волос.
— Вообще-то дела у него идут нормально, — попытался я защитить своего отца, — пожалуй, я был неправ, представив его простым зеленщиком, скорее, он занимается импортом овощей.
— Ну конечно.
— Понимаете, просто он недоволен. Он спал и видел, что его сын станет врачом. Я пытался втолковать ему, что психология сулит не меньше прибыли, чем медицина, объяснял, что люди вроде Брилла и Ватсона гребут деньги лопатой на Мэдисон-авеню…
— Совершенно верно.
— Во всяком случае, я уверен, что, когда он поостынет, все наладится и мне не надо будет из кожи вон лезть, подрабатывая здесь и там.
— Несомненно. Но пока суд да дело… — Маклафлин повернулся на стуле и стал искать что-то в стопке журналов, лежавших на батарее. — Пожалуй, я мог бы предложить вам работу более соответствующую вашим способностям, чтобы вы могли заниматься одним-единственным делом и не разрываться на части.
Обернувшись вновь ко мне, Маклафлин протянул через стол какой-то журнал.

Книга «Подарок принцессе. Рождественские истории» из тех у Людмилы Петрушевской, которые были написаны в ожидании счастья. Ее примером, ее любимым писателем детства был Чарльз Диккенс, автор трогательной повести «Сверчок на печи». Вся старая Москва тогда ходила на этот мхатовский спектакль с великими актерами, чтобы в финале пролить слезы счастья. Собственно, и истории в данной книге — не будем этого скрывать — написаны с такой же целью. Так хочется радости, так хочется справедливости, награды для обыкновенных людей — и даже для небогатых и не слишком счастливых принцесс, художниц и вообще будущих невест.

Спустя много лет Анна возвращается к морю, где давным-давно потеряла память и… семью. Она хочет выяснить, что же случилось с мамой в тот страшный день – в день пожара, – и ради этого пойдет на все. Но на ее вопросы местные жители ничего не отвечают – они не желают, чтобы Анна вспоминала. Молчит и море. Море – предатель: оно-то точно все знает. Так, может быть, ответят дома? История Анны уже близко: скрипит половицами, лязгает старыми замками, звенит разбитой посудой – нужно только прислушаться, открыть дверь и… старый дом раскроет все тайны.

Роман приоткрывает дверь в деловые круги норвежских средств массовой информации. Это захватывающая история о взлете и падении эпохи электронной коммерции в скандинавском медиабизнесе.

Герои книги – собаки и люди, которые ради них жертвуют не только комфортом, но и жизнью. Автор пишет о дореволюционной школе собаководства и знаменитой ищейке добермане Трефе, раскрывшем 1500 преступлений. О лаборатории, где проводятся опыты над животными. О гибели «Титаника» и о многом другом.Читать порой больно до слез. И это добрый знак. Душа болит – значит, жива. Просыпается в ней сострадание. Есть шанс что-то исправить – откликнуться на молчаливый зов о помощи.

Первую книгу Михаила Вострышева составили повесть и рассказы о Москве конца XVIII — первой половины XIX века. Автор попытался показать некоторые черты быта разных слоев городского населения, рассказать о старых московских улицах, народных гуляниях, обычаях. Персонажи сборника — старомосковские жители, Все они — реально существовавшие люди, москвичи, чья жизнь и дела придавали древнему белокаменному городу неповторимый лик.

Сборник «Мышиные песни» — итог размышлений о том о сем, где герои — юродивые, неформалы, библиотекари, недоучившиеся студенты — ищут себя в цветущей сложности жизни.