Инамората - [21]

Дворецкий закрыл дверь и опустил на пол терьера, который тут же принялся изучать отвороты моих брюк. Слуга взял у меня пальто и повесил его в гардероб в прихожей. Я стоял как истукан и чувствовал себя ужасно неловко. Филиппинец был невысок ростом, но коренаст и чем-то напоминал крепыша-терьера, на вид ему было лет пятьдесят, хотя волосы его почти не тронуло сединой. При крещении его нарекли Пасифико, но, как я узнал позже, обычно его звали просто Пайк. Забавно: имя его напоминало о пике — средневековом оружии, длинном копье, которым разили противника, и остромордой зубастой хищной рыбе.[12] Пожалуй, трудно было придумать более подходящее имя. Я ничуть не сомневался, что Пайк вполне способен в случае необходимости укусить недруга.

Впрочем, нельзя сказать, что он был негостеприимен, наоборот: едва я переступил порог, он поспешил обогреть меня и даже одарил белозубой улыбкой, когда я, отведав его жаркого — сильно перченной смеси креветок, рисовой лапши и овощей, которую он назвал «пансит луглуг», покраснел как свекла. Пайк настоял, чтобы я разделил с ним трапезу, и я вдруг почувствовал, насколько проголодался. Ужинали мы в кухне, куда обычно не приглашают гостей, но поскольку Кроули наслаждались симфонической музыкой, а у горничной был выходной, в доме номер 2031 по Спрюс-стрит меня принимали без обычных формальностей.

А это был весьма чинный дом. Пока дворецкий вел меня в кухню, я успел краем глаза заглянуть в комнаты и попытался по внешнему виду определить, что за люди здесь живут. Комната, которую поначалу я принял за гостиную, оказалась на самом деле приемной мистера Кроули. Здесь стоял низкий, довольно неудобный диван, на котором посетители ждали своей очереди, а другая дверь, в глубине, видимо, вела в кабинет. Немного дальше по коридору располагалась гостиная, она была обставлена весьма унылой мебелью, стены украшали невзрачные картины (изображавшие в основном сцены охоты, оленей и иную дичь), каминная полка была отделана египетским мрамором, и на ней красовались часы работы дрезденских мастеров, отсчитывавшие секунды до Судного дня. Я честно пытался найти хоть что-то привлекательное в картинах в коридоре, это были сельские пейзажи, изображавшие окрестности Пенсильвании, причем как раз в тот момент, когда солнце только что скрылось за тучами. Вряд ли кому пришлась бы по душе подобная живопись, разве только бедняге, пребывающему в глубокой депрессии.

Я тщетно искал в обстановке следы женского присутствия. Во всех отношениях это был дом викторианского джентльмена, сохранившийся словно медицинский экспонат, для консервации которого применили состав из равных частей высокой нравственности и строгих традиций. Мне стало немного грустно, когда я представил, что в подобных условиях живет тридцатилетняя женщина. Но потом я спохватился, что не видел другие этажи: гостиные и комнаты для шитья, кабинеты и спальни — именно там протекает жизнь хозяев дома. Обнадеживало и то, что Кроули любят домашних животных, причем столь разных по повадкам — сиамская кошка и терьер. Это свидетельствовало о добросердечии хозяев и их веселом нраве (о чем нельзя было догадаться по обстановке), а возможно, и склонности к философии, стремлении соединить инь и ян и примирить столь противоположных по характеру животных. Все эти наблюдения свидетельствовали о том, что мне не терпелось поскорее заполнить белые пятна на портрете Мины Кроули.

Отдавая должное восточному кушанью, которое напоминало жареный рулет с капустой и рубленой свининой, я попытался расспросить Пайка о его загадочных хозяевах.

— Давно вы служите у Кроули?

— Мистеру Кроули — двадцать пять лет.

— Так долго! Как же все началось?

— Испанская война, — сказал слуга, имея в виду конфликт в тропиках четвертьвековой давности — войну, которую вел Рузвельт, сражаясь на два фронта на Кубе и на Филиппинах. Я постарался разговорить Пайка, чтобы выведать его историю. Он был ранен в стычке с испанскими завоевателями и брошен в тюрьму в Кавите, где никому и в голову не приходило позаботиться о его лечении. Освобождение пришло, когда флот Дьюи разгромил испанцев в битве в Манильском заливе. Узников освободили, Пайк попал на борт «Олимпии» и был спасен — от гангрены и верной смерти — молодым американским хирургом, который смог сохранить пациенту жизнь, но не сумел сберечь ногу.

Пайк задрал штанину и показал мне протез — он был на два тона светлее, чем его смуглая кожа. Тем хирургом оказался Артур Кроули.

— После войны доктор Кроули решил остаться на флоте, — продолжал Пайк, — а мне нужна была работа, с которой я мог бы справиться и на одной ноге.

Так был заключен этот союз. Добрый десяток лет они странствовали по Тихому океану в Южном полушарии. Наконец Кроули надоела тропическая медицина, он решил вернуться в Филадельфию. И взял с собой Пайка.

Мне было интересно, как появление женщины в холостяцком доме повлияло на долголетний мужской союз, но я благоразумно удержался от этого вопроса. И все же я попытался перевести разговор на жену мистера Кроули:

— А что, мистер и миссис Кроули часто путешествуют за границей? — поинтересовался я.