Иначе жить не стоит - [41]

— Что твоя Катя? — спросил Арон, и эта его догадливость была новой чертой, приобретенной с годами. — У тебя ведь сын? Или дочь?

— Дочь, — с благодарной улыбкой сказал Катенин. — И очень удачная дочь. Музыкантша. Красавица. В Катю…

— Да ты и сам не плох! — воскликнул Арон, оглядывая друга. — Рост, осанка, барственное лицо — как у твоего отца. Ну, а другие красавицы как?

Катенин удивленно вскинул брови. Арон расхохотался:

— Ну, ну! Вижу: хороший семьянин и сама строгость!

Он одобрительно кивал головой, но Катенин понял, что Арон если и семьянин, то отнюдь не строгий.

— Хорошо или нет, но так получилось, — с легкой завистью к жизнелюбию друга проговорил Катенин. — Ценю то, что имею, да и годы…

— О! Впрочем, да, годы… К старости повернуло, а, Сева?

— Вот именно, — подхватил Катенин без всякой грусти, потому что чувствовал себя на подъеме и в этом разговоре обрел искренность. — Вторая половина жизни! И хочется сделать, обязательно сделать что-то значительное. Чтоб знать: жил не зря.

Арон кивнул, не перебивая.

— Помнишь, я тебе говорил когда-то: сделал ошибку, не полюбил и не полюблю свою профессию… Я не могу сказать, что так и вышло. Увлекся тем, что меняет ее. Знаешь, размах механизации и прочее. Кое-чего добился. Но сейчас я понимаю: это была лишь подготовка. Ты мне послал жар-птицу — я подхватил ее перо. Сейчас мне кажется, что жизнь начинается завтра. Вот почему я к тебе примчался. — Пока он говорил, его нетерпение снова разгорелось: — Не томи, Арон. Расскажи, что за комиссия создана? Есть ли уже проекты? И вообще, как она тут представляется, эта подземная газификация? Откуда это пошло — конкурс? Кто заинтересован?

— Алымов, — почему-то сердито сказал Арон.

— Алымов? Это кто же?

— Да так, один горячий дядька. Он и заворачивает. А комиссия — как большинство комиссий. Имена и звания. Все заняты тысячей дел, никого не соберешь. Меня тоже… не соберешь!

Арон прошелся по кабинету и остановился перед Катениным, как-то по-юношески улыбаясь.

— Комиссия — что! Ты вот послушай такую сказочку. На Кубани, в казачьей станице, жил-был обычный кавалерийский полк. Что делают в таком полку? Чистят и купают коней, скачут там или рубят лозу. Два или три раза в неделю политруки проводят политзанятия, а крестьянские и рабочие парни стараются изучить конституцию, историю партии и прочее. Так примерно? И вот на такой политбеседе паренек-кавалерист спрашивает своего политрука: «Я прочел у Ленина статью о великой победе техники. Будто уголь можно сжигать под землей. Я сам шахтер. Партия призывает шахтеров увеличить угледобычу. Так вот, товарищ политрук, интересуюсь, что у нас делается по этой статье?» Политрук был умный, сказал: «Не знаю, но узнаю» — и побежал к комиссару. Тот — в библиотеку. Все читают статью, все ищут сведений, что у нас делается, — и не находят. И тогда полк пишет письмо: «Всем! Всем! Всем!» В Совет Народных Комиссаров, в ВСНХ, в газеты, в вузы, в научно-исследовательские институты… Вот как! И право подписи предоставляется отличникам боевой и политической подготовки. И подписывают письмо торжественно, на сцене клуба, под аплодисменты. Письмо летит в десятки адресов, и везде хватаются за статью Ленина, и везде убеждаются, что ни за границей, ни у нас ничего не делается. Впрочем, кое-где письмо подшивали в папку с надписью «В дело» — есть такая форма безделья. Но кавалеристы нашумели в десятках учреждении и редакций. Добрались до Серго Орджоникидзе. Тут все и завертелось. Вызвал Серго своих угольщиков, спрашивает: что писал Ленин об угле? Они сыплют цитатами, а об этой статье — ни слова. Не знают…

Катенин спросил пересохшими губами:

— О какой статье ты говоришь? Я ведь тоже не знаю.

— Не знаешь?! Это ж самое главное! — Арон схватил и развернул том на закладке. — На, читай!

Катенин читал и перечитывал ленинскую статью. Арон вышел проводить жену и детей — они уезжали на дачу. Все трое заглянули проститься с гостем, напоминали о рыбалке. Катенин рассеянно отвечал: спасибо, обязательно! Он был потрясен. На какую неожиданную высоту взметнулась облюбованная им задача! «Переворот в промышленности, вызванный этим открытием, будет огромен…» Какая удивительная удача! Какие перспективы!

— Освоил? — Арон положил руку на плечо Катенина. — Ты спросил, кто заинтересован и кто участвует? Так вот, заинтересованы кавалеристы, понимаешь? Рядовые советские бойцы, которым есть дело до всего, и до технической революции тоже. Мы механически повторяем, что наши солдаты — граждане. Вот оно, гражданское сознание! И совестью отвечать ты будешь перед ними. Перед народом.

Прежняя насмешливость мелькнула в его лице.

— Как видишь, трезвые умы широко распространились. И они таятся не только под черепными коробками избранных интеллигентов.

— Отец был человек старого воспитания, — виновато объяснил Катенин. — Разве он мог…

— Твой отец был золотой старик! — воскликнул Арон. — Недавно я ездил в Ленинград. Разыскал его могилу и положил на нее охапку цветов. Полевых. Сам набрал за городом. Потому что он был — дай бог всякому такое сердце и такую широту! — Он гневно оглядел Катенина. — Ты не понимаешь, какой у тебя был отец! Говоришь, большевиков не признавал? Да проживи он еще немного, он был бы у нас самым неутомимым, преданнейшим работником! Как Бардин и Павлов, как Графтио и сотни других! Да знаешь ли ты, что он меня от тюрьмы спас? Что у него в кабинете целый месяц наши шрифты хранились?