Иначе не могу - [9]

Они сидели молча, подчиняясь странному закону не слишком радостной, но хорошей встречи.

Андрей поднимал бокал с нежно-зеленым шампанским, они чокались, и он каждый раз успевал заметить ущербинку Динкиного безымянного пальца — еще в школе неосторожно обошлась со шлифовальным станком. Чудачка, она по привычке подгибает палец, стыдясь ущербинки.

Тогда, в Венгрии, на госпитальной койке, то впадая в мучительную полудрему, то до крови кусая губы от боли в боку, он часто видел этот палец с ущербинкой, нетерпеливо поглаживающий расписание экзаменов. Он не мог припомнить ее лица, фигуры, глаз. Воспаленное сознание то и дело останавливалось на этом трогательном, маленьком, с изуродованным розовым ноготком пальце…

Дина немного оживилась. Рассказала, как два с лишним года назад после окончания московского губкинского института приехала сюда, в удивительно тихий город («Слава о нем идет далеко за пределами нашей Родины», — спародировала Дина газетные строки). Уехала потому, что не любит шумных городов: их стремительный ритм сбивает ее с собственного, выработанного годами. Здесь ей очень нравится, ничто не мешает думать и решать по-своему. Закопалась в свои датчики по телединамометрированию, блоки местной автоматики и прочее. Корпит над чертежами, чуть ли не треть зарплаты тратит на книги, хорошие концерты приезжих артистов. Надумала поступать в аспирантуру. Дополнительно ко всему преподает в учебном комбинате на отделении электромонтеров-наладчиков. Мама умерла в прошлом году, брат Рудик работает где-то на «почтовом ящике», связанном, по его словам, с «космическими штуками». Вот тебе и Рудик. Шалопай и лодырь — помнишь его? Инженер-радиофизик, не так себе…

— Так вот и живу…

— Дина… — Андрей посмотрел в окно и начал двигать из стороны в сторону узел галстука. — А у тебя…

— Нет, — сказала она, глядя в пустой бокал. — Нет. Не нравлюсь, наверно. — Что-то очень женское, неумело кокетливое вспыхнуло и тотчас же погасло в ней.

— Я бы здесь тоже совсем остался…

— Да, тут можно жить… работать и вообще… — Она сделала неопределенный жест, ничем не выказав, что отлично поняла смысл его фразы.

Андрей, упираясь подбородком в поставленные друг на друга кулаки, неотрывно смотрел на ее руки, глаза, лицо. К уголкам глаз начали воровато красться две тоненькие морщинки. Все было до боли близко, желанно ему: и прямоугольный вырез блузки с кулоном из потускневшего серебра, и неудачно завитый локон на лбу, легкомысленно торчавший вперед, и брови, чайкой взлетевшие над блестевшими от вина глазами.

Было совсем уже поздно, когда они вышли на улицу. Только западная часть небесного купола полыхала яростным пульсирующим светом — там неистовствовал факел.

— Богато горит.

— Тридцать седьмой район, — отозвалась Дина. — Всего два факела осталось. Недавно, правда, прибыл третий факел. — Она засмеялась и спрятала лицо в воротник.

— Как это — прибыл?

— Ты не приметил на промысле девчушку в пуховой шали? Такая бойкая, славная? Не видел ее волосы? Просто чудо — огненно-огненно-рыжие… костер на голове. Прелесть!

— Ну и что?

— Так вот ее и зовут третьим факелом. Окрестил ее так один оператор, Толя Семин, по всем признакам далеко не равнодушный к «факелу». Мне пора — пришла.

— Так быстро?

— Я же рядом с гостиницей живу. Видишь — синее окно. Забыла выключить свет. До свиданья, Андрей.

Андрей притянул Дину к себе, нашел ее прохладные губы. Они чуть-чуть дрогнули в ответном поцелуе.

Торопливый стук каблуков. Грохот открываемой двери.

Все.

— …Эй, третий факел! Слезай с площадки! Слышишь? Слезай! Джентльмен снизошел до того, что решил помочь вам! Я наступил на горло собственной индивидуальности и рискнул заняться на четверть часа филантропией! — Анатолий стоял внизу, уперев руки в бока и кричал.

Любка даже не оглянулась. Проклятый скребок! Ну что ты с ним сделаешь! Не хочет опускаться в скважину. Проволока, на которой он подвешен, ужом извивается в руках и не уходит в забой. Полчаса бьется — хоть бы что. Что там заело?

— Товарищ Ромашова! Ведь мне неудобно, я же представитель мужественного пола. Моя тонкая духовная организация не позволяет созерцать страдания ближних, мало того — рыжих ближних. Майнайся! Инициатива идет снизу!

Любка подула на руки. Так закоченели — хоть ревмя реви. Так бы и поступила, не будь внизу Анатолия. От металла веет стужей. Так и есть — оставила кусочки кожи на арматуре. Да что же, в конце концов, приключилось с проволокой? Шла-шла — и вдруг…

— Между прочим, могу дать перчатки. Из крокодильей кожи. Они почему-то греют пальцы. Хочешь, брошу?

Ага, кажется, пошла. Новая беда — не вращается ролик. Нет, просто прихватило. Вот так… Завертелся. Слава богу, натянулась проволока. А как ходит? Ничего, свободно. Надо в будку, к лебедке.

Любка, кубарем скатившись с площадки, пробежала мимо топтавшегося у основания вышки Анатолия в крошечную будку, где стояла лебедка для спуска и подъема скребка и глухо кряхтел насос. Взялась за рукоятку, откинула тормозную собачку — ура, пошло! Опустим, потом поднимем. За полчасика. Правда, долго, но ничего — согреться зато можно.

Мерно вращается барабан, позванивает на зубьях собачка. Сколько сотен раз уже повернула рукоятку? Небось, скребок на глубине не меньше, чем километр.