Имя - Война - [41]

— Винтовки, — бросил Лене. Та очнулась и поспешила забрать оружие, хоть очень хотелось поистереть, помчаться сломя голову прочь до ближайшего водоема и там прополоскать себя от макушки до пят, и отрезать косу, которую трогал фашист.

Позже, — заверила себя. Внутри все дрожало, в голове не то туман, не то прострация, руки трясутся, ноги подкашиваются. Но смогла, справилась — пистолет трясущейся рукой за пояс юбки на спине сунула, винтовки на плечо, мертвого фрица под мышки и тянуть, а он тяжелый. Коля за ноги подхватил, помог отправить к товарищу в кусты. Потом Лену жестом — к своим, отдать оружие, а сам к ангару. Прижался спиной к стене, восстанавливая дыхание, прислушиваясь, готовясь к следующему нападению.

Девушка передала оружие и к мужчине.

— Да что ж тебе не сидится?! — рассердился тот.

— Я… отвлеку… тех, летчиков… их много…

— Как?!

Она не знала, но знала, что это нужно. И перебежками двинулась в обход, чтобы появиться перед немцами с другой стороны от засады.

Обходить пришлось много — немцев то тут то там, то по одиночке, то группами. Кто ест, кто спит, кто ржет, кто кругами ходит, кто на пленных орет, что бочки с горючим сгружают.

Как облетела незамеченной — не поняла, листва да стволы с ветками только промелькнули. И вот недостроенное заграждение, красноармейцы, что под окрики и пинки столбы вкапывают.

Лена дух перевела, выпрямилась и пошла напрямую.

— Эй, вы?!! — замахала фрицам, улыбаясь широко. И запела громко, прерывающимся от волнения голосом. — "Широка страна моя родная, много в ней полей лесов и рек, я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек"…

Пленные побросали работу, уставились на нее. Фрицы собираться начали, переговариваться. Кто-то зааплодировал, заулыбался, кто-то закричал, что-то грубое. Один из летчиков к столбу, ближе к Лене встал, замахал ей:

— Komm chir, schne.

Та смолкла, глядя на него, и на пленных взгляд перевела:

— Как работается на фашистскую Германию?! Что замерли, братцы?! Работайте! Гитлер вам спасибо скажет — убьет ваших жен, матерей, детей!!

Ее бы убили, понял бы хоть один из немцев, что она сказала. Впрочем, и тона, чтобы понять хватило. Лица фрицев вытягиваться стали, рука летчика пошла к поясной кобуре, дула автоматов охранников направились на девушку. Миг, один выстрел и конец. Но в этот момент зашумел двигатель самолета и, грохнуло за спинами, так что все невольно пригнулись.

— Мочи, сук!! — заорал тут же щуплый мальчишка с мастерком в руке, и восемь пленных, только что смирных, изможденных настолько, что вроде и негодны к сопротивлению, ринулись на фашистов. Забухало со всех сторон, выстрелы, автоматные очереди, крики, опять взрыв.

Лена как оглохла, ослепла, обезумела — вместе с солдатами ринулась на немцев, на того летчика. Налетела со спины, сшибла и попыталась отобрать пистолет.

— Hexe! — просипел тот, отрывая ее от себя, ударил по лицу, отправляя в полет. Она рухнула под ноги другого фрица, и схватила сапог, на себя рванула, сшибая мужчину. Тот лягнул ее и затих, получив то ли камнем, то ли мастерком по голове от пленного. Парень автомат подобрал. Затвор передернул. Лена вспомнила про пистолет, перевернулась на спину, вытаскивая оружие, и выстрелила в летчика, что хотел схватить ее, уже нагнулся. Он рухнул, а она продолжила палить, почти не целясь. Кругом каша мала, кто с чем, кто на кого — трудно понять. Только по форме отличить можно.

Обойма закончилась. Пришлось спешно изымать пистолет у убитого.

Тут над головой с ревом пронесся самолет, качнув крылом и, Лена закричала от радости, сообразив: получилось, Банга ушел!

— Есть!! — прыгнула с вытянутой в небо рукой. — Ура!!

И не поняла, что случилось. Что-то ударило в плечо, прошило насквозь и будто расплавленным свинцом накачало тело. Кто-то подхватил ее, потащил к лесу, не понимающую, не соображающую ничего от боли.

Листья, ветки, хвоя, лужа — как во сне, как мелькание кадров. И топот чьих-то ног то ли близко, то ли далеко, стрекот автоматных очередей, мелькание звездочек перед глазами с шумом, вжиканьем. И провал. Потом опять бег, похожий на полет, вновь провал, падение, боль, темнота и свет сквозь зелень листвы. Но ночь или день — не различить, как не понять — идет она или стоит, лежит. Голос над ухом:

— Держись! Вставай, ну! — чей?

Какая разница? Надо встать, надо идти. Надо.

Могу! — сжав зубы, зажимая рану и не понимая того: Иду!

А ноги не слушаются, заносит.

Надо бежать, надо!

— Давай, ласточка, давай, хорошая! — цедит кто-то. Смутный образ фрагментами выдает себя: вот курносый нос и провал. Вот глаз зеленый, злой и отчаянный, вот губы серые, перекошенные в хрипе. Вот кадык на худой шее, пятна красных потеков на засаленном вороте гимнастерки. Вот босая, грязная, изрытая ссадинами ступня.

— Я смогу, — шепчет ей Лена и только потом понимает что ступне все равно. Это не она с ней разговаривает — ее хозяин.

Взгляд вверх — худой, курносый парень чуть старше самой Лены.

— Беги! — кривится рот.

Бегу!

А кажется, что падает. И упала. Вспышка боли в голове, как взрыв гранаты и тишина, пропасть в которой ничего и никого.

Она очнулась от тяжелого, хриплого дыхание над ухом. С трудом повернула голову и попыталась понять, кому может принадлежать профиль с потеками грязи и крови от уха, уткнувшийся носом в прошлогоднюю листву. Костлявая, с избитыми костяшками пальцев рука судорожно сжала лямку винтовки. Парень повернулся к девушке, выказывая красивые зеленые глаза, словно подведенные тушью — густыми, черными ресницами: