Имя твоего волка - [42]

— А потом я не помню, — Марго растерянно посмотрела на старуху. — Потом оказалось, что я стою возле кровати Яноша и держу его голову, а его рана под моей рукой почти затянулась; а моя голова болит — справа, как у него. И еще меня тошнило… и мне было так плохо, что я не помню, как пришла сюда…

— Ты не пришла, — пробурчала старуха. — Это я тебя приволокла. На своей старой больной спине.

— Змеи… что я сделала с этими змеями, а? — испуганно спросила у нее Марго. — Что я вообще сделала?

— Ты насмерть перепугала всю деревню, — улыбнулась старуха. — Теперь они будут бояться тебя еще больше. Потому что ты умеешь воскрешать умирающих. И может, это и хорошо. Иногда страх — единственная благодарность, на которую способны люди.

— Что я сделала?

— Тсс, не кричи. Ты спасла жизнь — и может быть, только это имеет значение. Ты вытащила его из огня, но ты едва не сгорела сама. Это надо делать осторожно, иначе ты когда-нибудь себя убьешь.

— Не будет когда-нибудь! — Марго сердито выдернула свою ладонь из-под старухиной руки. — Больше не будет!

— Не будет, — на диво покорно согласилась старуха, и луна в ее глазах грустно усмехнулась Марго, не веря старухиным словам. — Как хочешь, девочка, — старуха настойчиво, но нежно нажала на плечи Марго, заставляя ее опять опуститься на подушки. — А теперь поспи. Тебе нужно отдохнуть.

Старухин голос вдруг стал завораживающе-напевен, а движения костлявых пальцев, поглаживающих правый, еще немного ноющий, висок девочки, — легки и нежны, как птичий пух. И Марго, чувствуя, как начинают слипаться веки, повинуясь старухиному колдовству, некоторое время еще пыталась вслушиваться в то, что негромко говорила-напевала — старуха? — нет, луна… грустно усмехающаяся из-за занавески серебряная луна:

— Это твой дар, Марго. И твое проклятье. Потому что тебе никуда не деться от него. Всякий дар — это одновременно проклятье. Это то, что отличает человека от всех остальных людей. То, что один человек никогда не сможет простить другому. Драгоценность, которую нельзя украсть или отнять. У певца нельзя отобрать волшебный голос, можно вырвать язык; но вырванный язык — это просто бесполезный кусок мяса. Но у певцов иногда вырывают языки те, кто никогда не сможет так петь. Чтобы он стал таким же, как все. Не позволь вырвать себе язык, Марго…

Марго (12). Сентябрь

— Не позволь вырвать себе язык, Марго… Может быть, когда-нибудь ты найдешь тех, кто сможет услышать тебя. Так, как умеешь слышать ты. Не позволь… и попытайся не онеметь и не оглохнуть сама… от усталости или от отчаяния…

Старуха умирала. Иногда ее голос становился тих, как шелест сухих листьев под лунным светом, который можно услышать только тогда, когда очень внимательно прислушаешься.

Старуха умирала — Марго видела это по ее глазам, тускнеющим и теряющим цвет и жизнь с каждым днем.

Эта осень была долгой и красивой, с теплыми, безветренными сухими днями. Деревья так и достояли до первого снега в роскоши золоченых и багряных листьев. Осень как будто медлила, позволяя собой полюбоваться и давая им всем время — старухе попрощаться с Марго, Марго — со своим детством, а ее волку — превратиться из беззаботного щенка в молодого, сильного, умного зверя.

Старуха почти все время лежала, греясь на непривычно щедром для осени солнышке — и говорила, почти не умолкая, как будто пыталась договорить все, что не успела за свою долгую жизнь, хотя Марго видела, что ей все труднее и труднее — не только говорить, но уже и дышать. Она так устала, что ее старое сердце иногда пропускало удар-другой, а грудь забывала вдохнуть — и Марго иногда казалось, что старуха уже мертва.

Марго хотелось заплакать от бессилия и хотелось ослушаться старуху — и ПОСМОТРЕТЬ в ее тускнеющие глаза. Так, как когда-то учила сама старуха.

Глаза — это дверь, говорила старуха. Дверь в чужой дом. И прежде чем войти внутрь, надо попросить позволения — или дождаться, пока тебя позовут. Но в крайнем случае — и об этом крайнем случае старуха тоже говорила — правда, очень неохотно, заставляя Марго запомнить раз и навсегда, что крайний случай — это когда уже перепробовано все остальное; в крайнем случае, можно попытаться выломать дверь — и войти без спроса. Но это очень опасно для входящего. Хотя, в общем-то, опасно это в любом случае. Потому что никогда не знаешь, что найдешь — там, внутри.

Поэтому всегда надо идти очень осторожно, чтобы не потерять обратной дороги, не оступиться и не переломать в потемках все кости. Как входят в незнакомый чужой дом, предусмотрительно наклоняясь, чтобы не удариться о притолоку, и аккуратно переступая порог, который неожиданно может оказаться коварно высоким и скользким. И вдвойне осторожно — там, за порогом, — чтобы случайно не переломать чего-нибудь внутри, в этих незнакомых потемках чужих мыслей, желаний и чувств. Потому что ты заходишь вовнутрь для того, чтобы помочь, а не для того, чтобы разрушить. И именно это талдычила старуха Марго — до тех пор, пока не убедилась, что девочка поняла и выучила правило наизусть.

Человеческая душа хрупка, и последствия даже малейшей небрежности в обращении с ней непредсказуемы. Ты можешь пытаться вылечить головную боль — пустяковина, всего-то, что надо — открыть заклинившее окно, выпустить из дома затхлый воздух; а заденешь по пути случайно, например, локтем, этажерку — и соскользнет на пол и так уже балансировавшее на самом ее краю зеркало, и до конца жизни будет «излеченный» бессмысленно пялиться в пустоту перед собой, пуская слюни и тщетно пытаясь собрать рассыпавшееся в осколки отражение всего мира.