Имя твоё... - [35]

– Вечером, – сказал я, и Бородулин бросил на меня внимательный взгляд. Должно быть, интонации моего голоса изменились, и он хотел знать, что со мной вдруг произошло, – вечером я вернулась из Израиля и рано легла спать, потому что была уставшей. Валера… Мельников встретил меня в аэропорту и хотел проводить, но я взяла такси…

– Это я слышал уже десять раз, – разочарованно произнес следователь.

– Хоть сто! – вспылил я. – Я приехала домой на такси.

– Да, это проверено, – сказал Бородулин. – Вы приехали на такси одна, хотя Мельников встречал вас в Шереметьево. Видимо, вы уже там повздорили, он последовал за вами в другой машине и вошел в квартиру через несколько минут после вас. Тогда и произошла между вами…

– Чепуха! – твердо сказал я. – Дома была мама, мы наскоро поужинали, потому что у меня не было сил, и легли спать. Валера… Мельников вернулся к себе домой, почему бы вам не проверить это?

– Проверили, конечно, – с удовлетворением сказал следователь. – Домой Мельников не возвращался. Его сестра утверждает, что он звонил из Шереметьева и сказал, что встретит вас и отвезет домой. Больше она не имела о брате никакой информации – пока ее не пригласили на опознание тела.

– Возможно, он отправился к приятелям, – предположил я без прежней уверенности в голосе.

– Он не отправился к приятелям, – хмуро сказал Бородулин. – И в ночные клубы тоже не отправился – конечно, мы не успели проверить все, их десятки, но в тех, что мы проверить успели, Мельников не появлялся. Послушайте, Алина Сергеевна, хватит, наконец, морочить мне голову! Женщины для расследования – тихий кошмар. Мужчина уже полностью признал бы вину под давлением фактов, мужчины умеют анализировать и понимают, когда факты неопровержимы и сопротивление бесполезно. А женщины от страха теряют голову, логики для них не существует. Но вы-то, Алина Сергеевна! Вы – женщина разумная, у вас ай-кю сто восемнадцать, у меня ниже, правда, я давно не проверял… Зачем вам отягощать собственную вину? Вот и ваша мама…

– Что мама? – перебил я. Этот вопрос и меня волновал – не знаю, каким образом тело Валеры могло оказаться в квартире вечером, когда он пришел к Алине утром, но мама должна была подтвердить все, что сказала дочь!

– В свое время я дам вам ознакомиться с ее показаниями, – сухо произнес Бородулин.

– Где она? – спросил я. – Ее тоже арестовали?

Не нужно было спрашивать! Я не знал ничего об Алининой матери, но Алина не могла, не должна была задать следователю такого глупого вопроса.

Бородулин поднял взгляд от бумаг и сделал неожиданный вывод:

– А вот это ни к чему, – жестко произнес он. – Не нужно валять Ваньку и изображать из себя жертву склероза. Это вам не поможет. Если вы сейчас заявите, что забыли собственное имя, я вам его напоминать не стану. Есть, знаете ли, предел и моему терпению.

Похоже, что я только навредил Алине – но не хотел этого. Неожиданно мне пришло в голову, что если я оказался здесь, в кабинете следователя, то Алина, точнее – ее сознание, могло вселиться в мое тело, и сейчас она, бедняжка, ничего не понимая (она ведь и о моих мучениях на мировой линии ничего не могла знать!), металась, скорее всего, по квартире в Кацрине, боялась отвечать на телефонные звонки, открывать двери, и я не представлял, что может произойти, если явится – или уже явилась – Лика и начала предъявлять свои на меня права. Нет, только не это…

– Ну! – сказал Бородулин. – Будем играть в молчанку?

Господи, не мог он найти иных слов? Как в дурном романе – сколько я читал в разных книгах о том, как следователи при разных обстоятельствах произносили эти слова о молчанке…

– У меня болит голова, – сказал я, – и я не понимаю ваших вопросов. Извините.

Следователь в сердцах стукнул ладонью по столу. Мне показалось, что несколько пылинок, осевших за время допроса, взвились в воздух и повисли в загустевшей атмосфере взаимного недоброжелательства. Почему-то я действительно видел эти пылинки, они были похожи на маленькие шарики, сталкивавшиеся друг с другом и отскакивавшие в разные стороны.

Алина! – позвал я. Алина, если ты слышишь меня, если ты понимаешь меня… Что произошло, почему прервалась наша связь, почему случилась эта перемена, я хочу быть с тобой, но тобой я быть не хочу, я не чувствую тебя, когда я – это ты. Странно, да? Но я действительно не ощущаю твоего тела, находясь в нем, я не чувствую, как спускается на плечо шлейка платья, я только вижу, как она спускается и поправляю ее, и я не знаю, жмут мне или нет эти туфли, я даже не уверен, что не упаду, когда придется встать и пойти… куда? Неужели в камеру?

Алина! – позвал я. Я не смотрел на следователя, я и по сторонам больше не смотрел, я пытался смотреть только внутрь себя, там я искал Алину и не находил, я и себя не находил тоже, во мне было пусто и гулко, будто я был не человеком, а роботом, пустым металлическим ящиком на тонких ножках.

– Я вас вызову… – это был голос Бородулина, доносившийся, как сквозь вату. – Подумайте и… Последний раз…

– Да-да, – пробормотал я, торопясь избавиться от этого голоса, от этой комнаты и от этого – не моего, не нашего – настоящего.