Имя на камне - [70]

— Здорово, охотничек.

— Из Лампово?

— Оттуда.

— А как там фрицы — здорово прижимают вас, девок?

— А тебе завидно?

— Эх вы, дешевки! Верно про ламповских говорят: продались… Тут кровь люди проливают, а вы… Хорошо платят?

— Тебе не по карману.

— А может, у меня мешок золота…

— Советский банк прихватил?

— Ах ты, фашистская сука! Хошь — прибью?

— Дурак, чего пристал?

Наступает на нее.

— Я те покажу — дурак! — Бьет ее по лицу.

— Трусы! Вам бы только с девками воевать!

Она поворачивается и уходит.

Парень вскидывает винтовку:

— Стой, стой! Стреляю!

— Но все же не застрелил? — спросил я.

— Пожалел… Молод был, глуп. Доложил командиру, он меня пустил матерком. Это своя, говорит. А уж после, как отряд наш побили, думаю: надо было мне ее кончить!

— А если б грех на душу взял?

— И взял бы… Лампово — самое гнездо ихнее было. Гляди: дома там ни одного не сожгли. И вешать не вешали. С чего? Каменку — ту всю выжгли дотла… И народ в расход пустили. В Железной Горке по избам ходили, хватали… Насильничали, а после — в ров.

— Вернемся к той особе. Вы бы узнали девушек, что к вам ходили?

— Ну где же?! Тридцать лет прошло… Как узнаешь?

— А вы выкиньте эти тридцать лет. Ту бы узнали, которую тогда в лесу видели?

— А! Ту бы узнал, как сейчас помню. Исподлобья глядела.

Крестов положил на стол перед свидетелем несколько фотографий и спросил, нет ли среди них той девушки.

Старик почти без колебаний указал на одну из фотографий.

— Точно она? — спросил Крестов.

— Как не точно? На всю жизнь запомнилась. Я уже и патрон в патронник загнал… Сжалковал…

— Да! Если они действительно предали или участвовали в карательных акциях — это другое дело. Всякое могло случиться.

Крестов поблагодарил старика, и тот ушел, бросив мне на прощание: «Нашли кого жалеть — фашистских б… Вы настоящих героев ищите…»

— Да. Это Валя Олешко, — сказал Крестов, разглядывая фотографию, на которую показал старик.

— Вам точно это известно? — спросил я.

Крестов подал мне листок с машинописным текстом. Я прочел:

«Приметы Валентины Олешко. Рост средний, сложена отлично, пропорционально, что тотчас бросается в глаза. Черты лица правильные, нос прямой. Зубы красивые, чистые, глаза голубые, волосы пышные. Привычки: часто смотрит исподлобья, иногда прикусывает нижнюю губу».

Взглянул на фотографию: все как будто сходится.

— Старик тоже насчет взгляда исподлобья вспомнил, — сказал Крестов.

— Кто это писал?

— Кто-то из офицеров нашей разведки.

— Но чем объяснить ее вызывающее поведение при разговоре с партизаном? Если она агентка, то, скорее, наоборот, должна… — начал я.

— Все было сложнее… — перебил Крестов. — И каратели под партизан одевались, и власовцы. Кроме того, она могла опасаться, что за ней следят.

— А если следили, отчего упустили этого партизана? — спросил я.

— Зачем? Они накинули петлю на весь отряд. Что им один этот парень?.. А за отряд уже и крест, и отпуск на две недели.

Мы сделали перерыв на обед. Возвращаясь, еще в коридоре мы заметили старушку — она, щурясь, рассматривала номера на дверях кабинетов, идя от одного к другому.

— Мамаша, не в сто первый? — мимоходом спросил Крестов.

Старушка закивала. Ей было лет семьдесят. Вновь повторилась та же история. Крестов подробно объяснил, зачем ее пригласили и чем она может помочь. Память у нее была ясная. Зрительно старуха помнила все и сообщила нам интересные детали. Сама завела речь о пятерых девушках — не местных, ламповских, пришлых. Жили они в соседней избе, отведенной им старостой. Осень и зиму всю. Хорошие то были девушки или плохие, мы не стали расспрашивать. Об агентурной работе тоже не задавали вопросов — этого старуха знать не могла. Но как проводили свободное время (что тоже было важно) — тут Крестову кое-что удалось вытянуть.

Летний вечер. Окна избы открыты. На крыльце сидят две девушки. В комнате кто-то заводит патефон, слышится мелодия модного довоенного танго «Утомленное солнце». Одна из девушек сердито кричит:

— Жень! Я эту пластинку кокну, честное слово! К черту!.. Надоело, и душу дерет.

Музыка смолкает.

К крыльцу подходит парень. Здоровается с девушками.

— Валь, а Валь, спела б чего-нибудь… — просит он.

— Тебе? Ни в жизнь. Уйдешь — спою.

— Ну, Валь!.. Я ж вчера пьяный был, трепался…

— А ты не треплись. Чего тебе надо? Иди! И сейчас несет как из бочки…

— Семен, верно, если еще раз заявишься к нам пьяный, я скажу Миллеру, — говорит другая девушка.

Вскоре появляется зондерфюрер Миллер. Он внимательно слушает. Потом говорит:

— Валя, вы талант певчий. Буду ходатайствовать, чтоб вас направили в Берлинскую консерваторию.

— А я хочу в Миланскую.

— Шутите, фрейлейн, я добрый начальник. Со мной все можно доверительно. Спойте еще!

— Больше нельзя, горло болит. Ноги промочила, по болотам шатавшись.

— Странно! Там, где вы делали прогулку, болот нет… Где же это вы были? — наивно удивился Миллер.

«Все знает… Болот там и верно нет. Следят!.. Нужно быть очень осторожной. На такой мелочи можно легко попасться», — подумала Валя.

— Болотный край ходить опасно, там партизанский бандит, — все так же невинно улыбаясь, продолжал Миллер, и Валя почувствовала, что краснеет, как школьница, уличенная во лжи.