Имя его любви - фольклор… - [2]

Хотя сам Игорь Гергенрёдер считает себя прозаиком, ему в полной мере подвластна и стихия поэзии, причём её лиро-эпическая сила. Подтверждением этому — поэма “Сказание о Лотаре Биче”, являющаяся воплощением уникального авторского замысла — “идеи создать на русском языке немецкое по духу произведение”. Главный герой повести Лотарь Биче — плут, ловкач, женолюб, народный любимец, герой, стоящий в одной традиции, к примеру, с Тилем Уленшпигелем Шарля де Костера. Лотарь Биче, являясь выражением юнгианского архетипа трикстера, оставляет незабываемое впечатление. Весь уклад жизни фольклорных времён, включая пикантные любовные сцены, описанные в “Сказании о Лотаре Биче”, — всё дышит атмосферой настоящей народности.

Игорь Гергенрёдер одинаково талантливо владеет такими сложными жанрами, как рассказ, поэма, повесть, роман.

***

ЕЛЕНА ЗЕЙФЕРТ: Игорь, как обычно складывается ваш день? Сколько времени вы уделяете творчеству?

ИГОРЬ ГЕРГЕНРЁДЕР: Не каждый день можешь посвятить творчеству, нужно одно, другое, третье сделать. Творческих дней у меня три-четыре в неделю. После гимнастики и завтрака берусь за работу. Пишу шариковой ручкой. Четыре часа. В тот же день иногда, бывает, и ещё с час попишу — поздно вечером. Написанное помню и потом мысленно проверяю: что годится, а что надо исправить? Иду, еду куда-то — “правлю”. Когда вещь написана от руки, набираю на компьютере, опять же редактируя. Но и это ещё не окончательная редактура…

***

Е.З.: Вы работаете над прозой разных объёмов, в том числе над очень крупными произведениями. К примеру, роман “Донесённое от обиженных” занимает около 300 страниц. Вы доверяетесь тексту, идёте вслед за ним или сначала пишете подробный план?

И.Г.: План возникает заранее, и он только в голове. Трудность — поиск самых выразительных, наиболее подходящих слов: как точнее, образнее и, вместе с тем, “проще” и “легче” передать то, что уже есть в воображении? Когда очередной отрезок пройден, предстоящее открывается чётче, в подробностях.

***

Е.З.: Материалы к вашему уникальному сборнику “Русский эротический сказ”, как указано на титульном листе, были собраны вами лично в фольклорных экспедициях. Это указание — мистификация? Если нет, то каким образом осуществилась поисковая работа?

И.Г.: Опять надо сказать спасибо отцу. Когда я был школьником, он летом ездил со мной в деревни неподалёку от Бугуруслана: покупаться в речке, попить парного молока. Отец подбивал сельских стариков на рассказы о прошлом, о том, что случалось любопытного в их местах. Мне было велено записывать карандашом в тетрадку впервые услышанные слова. Отец считал: это пригодится, поскольку я решил стать журналистом. То, что нам рассказывали, казалось недостаточно интересным, и я мысленно усложнял фабулу, вставлял возникавшие в воображении персонажи. Позже, студентом, я натолкнулся на мысль: а почему бы не обратиться к почвенничеству? Нам преподавали историю зарубежной литературы, и меня впечатлило возникшее в германских государствах после войн с Наполеоном движение “Blut und Boden”. Начинающие писатели и поэты, решив наполнить культуру народным, от истоков, содержанием и духом, устремились в глухие деревни собирать фольклор. Так, например, появились сказки братьев Гримм.

Наши студенты-филологи отправлялись в экспедиции за фольклором, а журналисты — нет. Мне пришло в голову по собственному почину в каникулы взяться за дело. У меня был друг, который имел мотоцикл “ковровец” и поддержал начинание. Я в раннем детстве перенёс полиомиелит и, хотя к школьным годам стал ходить без клюшки, мотоцикл не водил. Усаживался за спиной друга, и мы катили из одной деревни в другую, нас пускали переночевать за библейскую, как стали говорить позднее, плату. Девушек на селе было больше, чем парней, мы нередко встречали радушие. Нам посчастливилось присутствовать на гульбе: этот молодёжный сабантуй описан в моей вступительной статье к сказам. Одна из увиденных на празднике игр вошла в сказ “Степовой Гулеван”.

С фольклором же обстояло вот как. Обычно мне самому приходилось рассказывать какую-нибудь историю, чтобы “разговорить” собеседников и, в свою очередь, что-то услышать. Услышать то, что могло дать толчок воображению.

Может быть, сейчас будет небезынтересна чёрточка той эпохи. От поездок у меня сохранился, в частности, счёт из ресторана одного из районных центров: 1 бут. вина — 2,09 р., салат 2 порции — 0,10 р., заливной язык 2 п. — 1,20 р., шашлык 2 п. — 2,12 р., хлеб — 0,10 р. Стипендия тогда была 45 р., корреспондент районной газеты получал 115 р. в месяц.

Со временем я написал по собранным впечатлениям несколько вещей, постарался соблюсти в них скромность, но “безэротичными” они не получились. И, разумеется, “не пошли”. Когда в перестройку барьеры рухнули, я прочитал “Заветные сказки” Афанасьева. В них много жестокости, они замешены на злобном унижении женщины. Мне говорили: Афанасьев не придумал, а записал это, таковы были народные нравы. Тогда я решил противопоставить сказкам весёлые сказы, где женщина — прелестная, раскованная — владела бы магией игры. Напряглись память, воображение, фантазия. Во время работы думалось: если известно, что Афанасьев записал сказки, отчего мне прямо не сказать того же о моих сказах?