Имя для сына - [21]

Сразу после обеда грузчики рьяно взялись за работу. Шустро таскали мешки, и живая цепочка, не останавливаясь, двигалась в четком, размеренном темпе. Она не останавливалась до самого вечера, пока не опустели вагоны.

В препаршивом настроении возвращался тогда Козырин в контору. В председательском кабинете шторы наглухо закрывали, два окна, выходившие на центральную улицу поселка, и поэтому, наверное, особенно громко стукнула в тишине дверь. Кижеватов, нацепив на нос очки, читал бумаги, читал с таким сосредоточенным и напряженным лицом, словно тесал бревно.

— А-а, Козырин. Ну как?

Козырин не понял.

— Вагоны как, говорю. Не о твоем же настроении мне спрашивать. У меня на это, извини, друг, времени нет.

Услышав, что вагоны разгрузили, кивнул головой, хмыкнул.

— Иди отдыхай. И думай, думай, парень, как тебе дальше жить и работать.

Козырин ждал еще каких-то слов, но Кижеватов уже читал бумаги.

В этот вечер Козырин не стал ужинать, лежал на кровати, ворочался, пытался заснуть… Сосчитал до тысячи, поднялся и закурил. На переплетах оконной рамы лежала роса, на дороге зябко покачивался свет фонарей, и тени сосен ползали вправо-влево. Тянуло холодом. И тревогой.

И сейчас, в кабину, прямо в лицо, тоже тянуло холодком. Козырин оставил дверцу чуть приоткрытой, и в нее дуло. Он захлопнул дверцу и закрыл глаза. Не хотелось ему сейчас никуда ехать, ничего не хотелось делать, никого видеть. Вот разве только Надежду, но она далеко… И он продолжал сидеть — один в машине, один в большом, холодном, заваленном снегом лесу, — продолжал против своей воли всматриваться в себя, прежнего.

Через шесть лет после начала работы Козырина в райпо на одном из кабинетов появилась новая яркая табличка: «Козырин П. С., директор объединения розничной торговли. Прием по личным вопросам в пятницу с 14.00 до 17.00».

Самое трудное в новой должности, к чему никак не мог привыкнуть Козырин, так это к приему по личным вопросам в пятницу с четырнадцати до семнадцати…

Дверь широко распахнулась, и под крепкими шагами жалобно заскрипели доски. Хирург райбольницы Свешников, в штормовке, в резиновых сапогах, в вязаной шапочке, лихо сдвинутой на ухо, как всегда, торопился. Сегодня, судя по одежде, наверное, на рыбалку.

— Привет советской потребкооперации! Слушай, Сергеич, я со шкурной просьбой. Вчера домой звонил, тебя не было. У вас мебель подбросили, мне гарнитур спальный нужен. Черкни на базу записку, сегодня заскочу, гляну.

Козырин удивился, не мог понять — откуда всегда все узнают, какие когда поступают товары. Вагон с мебелью пришел только вчера вечером, еще не разгружался, а вот же, знают… Свешников не присаживался, поглядывал в окно, на улицу, где стояла его машина.

— Знаешь, Николай, — Козырин заговорил и поморщился — голос был негромкий, извиняющийся. Теперь Петр Сергеевич редко терялся, не то что раньше, потому как старательно, каждодневно выбивал из себя стеснительность, но иногда с такими, как Свешников, она прорывалась. — Придется подождать тебе, в прошлом месяце машину продали, ковер. Понимаешь, ты ведь не один, да и я в каком положении…

Свешников снял шапочку, сел и посмотрел чуть насмешливо. Козырин поморщился.

— Сергеич, что-то ты не то говоришь. Надо мне.

Козырин накалился:

— Нет. Чем ты лучше других?

Поначалу Свешников отказ принял за шутку, теперь, поняв, что разговор идет всерьез, нахмурился, глаза у него потемнели, губы подобрались и будто поблекли.

Выходя, он стукнул дверями, и Козырину стало неудобно. Хотел уже выглянуть в форточу и позвать Свешникова, но остался сидеть на месте. Чертыхнулся, рука потянулась в нижний ящик стола, где лежала пачка сигарет.

Но покурить спокойно ему не дали. Снова стук в дверь — и на пороге очередной проситель. Козырин, внимательно выслушав, отвечай и с нетерпением ждал, когда закончится прием по личным вопросам.

Последней в кабинет — вот уже не думал — зашла бабка Фетинья, дальняя родственница по отцу.

— Войтить можно, Петр Сергевич?

— Проходи, бабуся, проходи, садись. Что нового в деревне?

— А ничё нового-то нету, по-старому. Мать тебе привет сказывает.

— Передай, что в следующую субботу приеду.

— Передам, Петр Сергеич, передам. Я ить вот чё пришла. Печень у меня захворала, врачиха лекарство прописала, а купить не могу. Ты, поди, с начальником-то аптечным знаешься, посодействуй, помоги старухе. Не помню, как оно называется, шибко мудрено, тут вот прописано.

Она протянула рецепт, в котором он с трудом разобрал название лекарства. Звонить в аптеку не хотелось, по опыту знал, обязательно что-нибудь попросят взамен. Но бабка смотрела с надеждой, и, вздохнув, он набрал номер.

Сложив руки на коленях, Фетинья слушала разговор, смотрела, как Козырин записывает что-то на календаре.

— Иди, бабуся, в аптеку, к заведующей. Дадут тебе лекарство, скажи — от меня.

— Дай бог тебе здоровья, Петр Сергеич, дай бог. Возьми-ка вот семечек жареных, боле у меня ничё нет.

Бабка вытащила из кошелки белый мешок с семечками, поискала глазами место — куда бы пристроить. Козырин возмутился, закричал:

— Убери, бабуся! Кому говорю? Не надо!

— Как не надо, Петр Сергеич! За так и чирей не вскочит.