Импровизация на тему любви для фортепиано и гитары - [6]

   Я вылез из-под одеяла, поёжился, накинул халат. В кресле лежала гитара. Я взял её, рассмотрел со вниманием, — гитара как гитара, старенькая, оклеенная потёртыми переводными картинками с героями советских мультиков. Мне родители когда-то подарили такую. Я прошёлся по струнам, играть не решился, боясь разбудить Ольгу, но она проснулась сама. Я подошёл к постели, присел на край, поцеловал ее в щёку.

   — Соблазнила-таки меня, — прошептал. — Коварная.… Перехитрила. Это редко кому удавалось.

   — Нет, — ответила она тоже шёпотом, — не перехитрила. Это должно было случиться, во мне всегда звучала твоя музыка, пусть я и не знала, что она твоя… зато теперь знаю.

   — Видишь, как всё быстро меняется. Совсем недавно ты назвала меня тапёром…

   — Фу, злопамятный. А вина мы так и не выпили. Свари хотя бы кофе. И пойдем, мне надо домой, а по дороге зайти к маме. Проводишь?

   — А где живет твоя мама?

   — Нигде. Она умерла.

   — Прости. А ты где живешь?

   — И я нигде. Говорила же, что у меня нет дома.

   — А… Там, где жила мама?

   Она села на кровати, закрывая одеялом грудь.

   — Ты что, спятил? Она умерла в той квартире, а разве можно жить там, где кто-то умер?

   Я заметил, что она рассердилась, только не мог понять, из-за чего.

   — Ну хорошо, — примирительно сказал я, — пойду варить кофе.

   Она вдруг заплакала.

   — Что ты, — зашептал я, — ну что ты, разве я обидел тебя, ну прости, прости…

   — Не ты, — вытирая глаза и пытаясь улыбнуться сквозь слёзы, сказала она. — Ты ни при чём. Просто…просто я сегодня натворила такое, что теперь и не знаю, чего ждать.

   Я пропустил эти слова мимо ушей, о чём мне пришлось впоследствии здорово пожалеть.

   — Но что будет, то и будет, неважно, — продолжала она, — я просто почувствовала вдруг, что ты не сможешь всегда понимать меня и станешь раздражаться, вот как сейчас, а я не хочу этого.

   Я действительно почувствовал раздражение от её слов. Но подавил его.

   — Перестань. Пойду варить кофе.

   Пока варил, затренькал мобильник. Звонил Шалва. Его тон показался мне странным, он никогда так не говорил со мной.

   — Приезжай срочно ко мне, да не в ресторан, домой, домой, я сказал. Если опоздаешь — небо с овчинку покажется, — Шалва, будучи чистокровным грузином, любил вставить в речь этакие посконные выражения. Я давно привык к этому, как и к отсутствию акцента. Но он меня своей овчинкой не испугал.

   — А что случилось? — спокойно поинтересовался я. — В «Концертиуме» пожар?

   — Идиот, — безразлично ответил Шалва. Повысил голос. — Я сказал, приезжай, значит, ты приедешь. Покамест я плачу деньги тебе, а не наоборот.

   Он дал отбой.

   Мне стало немного смешно. Я бы рассмеялся, да и настроение располагало к этому, но в кухню вошла Ольга. Она успела уже одеться и накраситься, снова показалась мне несколько вульгарной, хотя теперь это значения не имело. Я хотел рассказать ей о звонке Шалвы, но удержался. Наверно потому, что мы пока не были настолько близки, чтобы она знала всё. Тем более, я и сам ничего пока не знал.

   Я проводил её до дома матери. «Не поднимайся со мной, — попросила она, — поезжай по своим делам. Мы… мы не сможем встретиться до понедельника, но в понедельник я буду петь у Шалвы, а потом буду свободна целых три дня».

   — Что за загадки, Ольга? — с удивлением спросил я. — Почему до понедельника? Ты что…замужем?

   Она побледнела, пошатнулась даже, опершись на мою руку. «Не надо сейчас, не надо. Ты всё узнаешь сам, и решишь тоже сам. Иди, прошу тебя, иди. Не держи зла…».

   И я пошёл. К Шалве. Мне не хотелось видеть его сейчас, я вообще никого не хочу видеть, когда случается что-нибудь из ряда вон, а короткое время вместило в себя столько нового, что хватило бы на десять лет моей вялой жизни. Однако делать было нечего.

   Шалва не выглядел свежим, однако одет был в мягкие свободные брюки, сдержанного тона рубашку с непременным шейным платком. Шалва всегда следил за одеждой даже дома, наивно полагая, что это приближает его к богеме. Подал руку, проводил в гостиную, усадил в кресло, достал бокалы и налил редкую теперь настоящую «Хванчкару», выставив также орешки и несладкое печенье; всё молча.

   — Так и будем играть в молчанку? — с изрядной долей злости, которую даже и не хотелось скрывать, спросил я.

   — Нет, — кратко ответил Шалва. Помолчал и спросил вдруг: «Ты с кем сегодня провёл ночь?»

   Я ожидал чего угодно, только не вопроса, подобного этому. Мы с Шалвой избегали обсуждать личное, я не спрашивал, почему он разошелся с женщиной, которую очень любил, — он как-то обмолвился об этом, видимо, случайно. Он тоже не спрашивал, почему я до сих пор не женат, а всех поклонниц отвергаю презрительным взглядом, отказываясь брать цветы, которые иногда подносят особенно рьяные.

   Поэтому я сначала удивился, потом обозлился.

   — А вам что за дело? — стараясь сохранять спокойствие, спросил я.

   — Если спрашиваю, значит, дело есть, — он ответил медленно, с расстановкой, и я впервые за много лет услышал в его речи грузинский акцент.

   — Если вы хотите говорить в таком тоне, — я сел в кресло и пригубил «Хванчкары», — наш разговор закончится прямо вот сейчас.