Imprimatur - [58]

– Музыка – глас божий.

У меня с собой была котомка с прописанными постояльцам снадобьями; воспользовавшись случаем, я спросил, не располагает ли он временем.

Робледа жестом пригласил меня войти в свою комнатенку. Я собрался положить котомку на стул возле двери.

– Нет-нет, погоди, стул мне нужен, – запротестовал он.

И не мешкая, водрузил на стул стеклянную шкатулку в окантовке из черной груши, в которой хранил распятие, фрукты и цветы. Шкатулка имела серебряные ножки в форме луковиц.

– Я купил ее здесь, в Риме. Она очень ценная, на стуле она в большей безопасности.

Я понял, что расспросы о больном были лишь предлогом для бедняги, желавшего после долгих часов, проведенных в одиночестве, перекинуться с кем-нибудь хоть парой слов и при этом испытывавшего страх иметь дело с теми, кто каждый день дотрагивается до Бедфорда. Я напомнил ему, что мне надобно полечить его собственными руками, но бояться ему нечего, ведь Кристофано не зря изложил в присутствии всех теорию устойчивости к заболеваниям мне подобных.

– Да, да, да, – затараторил он, выказывая осторожное доверие.

Я попросил его обнажиться по пояс, чтобы можно было растереть его и наложить пластырь на грудь в области сердца, massime вокруг левого соска.

– К чему это? – забеспокоился иезуит.

– Так предписано врачом, – объяснил я, – поскольку ваш неспокойный нрав может плохо сказаться на сердце.

Он согласился с предписанием и, пока я открывал котомку и доставал нужные склянки, вытянулся на постели, над которой висел портрет Иннокентия XI.

Однако тут же принялся сетовать на Кристофано, так и не давшего нам убедительного заключения о причине смерти де Муре и недомогания, обнаружившегося у Пеллегрино. Да и в отношении чумы, якобы поразившей Бедфорда, оставались сомнения. Всего этого было достаточно, чтобы без колебаний утверждать: тосканец не справляется со своими обязанностями. Затем он перекинулся на других постояльцев и на мэтра Пеллегрино, назвав их виновными в происходящем. Его послушать, так выходило, будто мой хозяин недостаточно соблюдал правила гигиены в своем заведении, а Бреноцци и Бедфорд, странствовавшие до того бог знает где, могли завезти к нам болезнь из дальних стран. Досталось и Стилоне Приазо, прибывшему из Неаполя, где воздух – это общеизвестно – весьма нездоров. Тот же упрек последовал и в адрес Девизе, а присутствие в этих местах Атто Мелани и его дурная репутация и вовсе требовали непрестанного осенения себя крестным знамением. Что же касается той женщины из башенки, так знай он о ее присутствии в «Оруженосце», ни за что бы у нас не остановился. Больше всего досталось Дульчибени, чей недружелюбный янсенистский настрой сразу вызвал в нем подозрения.

– Янсенистский? – переспросил я, впервые услышав такое слово.

Робледа вкратце поведал мне о том, что янсенисты представляют собой очень опасную и вредную секту, чье название происходит от имени Янсения[83], основателя учения, если только его можно так назвать, и насчитывают в своих рядах даже некоего Паскуаля, или Паскаля[84], сумасшедшего, что носит чулки, вымоченные в коньяке, для обогрева ног и строчит письма, содержащие серьезные нападки на церковь Иисуса Христа и всех добропорядочных, разумных и благочестивых людей… – Иезуит вдруг первая свое объяснение и, изобразив на лице отвращение, поинтересовался: – А чем это от твоей мази так несет? Могу я быть уверен, что это не яд?

Я поспешил заверить его в надежности средства, коим мы были обязаны досточтимому Антонио Фиорентино, открывшему его в эпоху Флорентийской республики для защиты от чумы. Состояло оно из левантийского териака, сваренного с лимонным соком, колючником, большой сливой, сокольницей, шафраном, белой печатной глиной и сандараком. Перечисляя ингредиенты лечебного состава, я потихоньку приступил к растираниям, Робледа постепенно успокоился и, казалось, перестал замечать дурной запах. Еще у Клоридии я обратил внимание, что сильные целебные испарения и то, как я применяю remedia Кристофано, успокаивающе воздействуют на пациентов и развязывают им язык.

– Словом, эти янсенисты почитай что еретики?

– Еще какие, – с довольным видом поддакнул Робледа. – К тому же Янсений выпустил книгу, чьи положения папа Иннокентий X осудил несколько лет тому назад[85].

– Но с чего вы взяли, что господин Дульчибени принадлежит к сторонникам янсенизма?

Оказалось, что задень до карантина отец Робледа видел, как Дульчибени возвращался в «Оруженосец» с книгами под мышкой, приобретенными скорее всего на ближайшей к нам площади Навона, где полно книжных лавок. И Робледа углядел название одной из них, относившейся к запрещенным и написанным как раз в духе этой еретической доктрины. Что означало одно – Дульчибени принадлежит к янсенистам.

– Как все же странно, что в Риме можно без труда купить подобное сочинение, – заметил я, – ведь, полагаю, папа запретил янсенизм.

На лице отца Робледы появилось какое-то новое выражение, которого до тех пор наблюдать мне не приходилось.

– В противоположность тому, что ты полагаешь, папа Одескальки проявил благосклонность в отношении этого направления мысли, так что и Наихристианнейший из королей, с большим подозрением относящийся к янсенистам, осуждает, и притом давно, папу за его симпатии к последователям этого учения.