Импортный свидетель [Сборник] - [41]

И оттого что не получилось разговора с Давиджано-вой, следователь решил поговорить… сам с собой.

Он смело выдвинул версию о том, что в доме у учительницы Давиджановой прятался человек, которого она или хорошо знала, или, может быть, он не вызывал у нее подозрений.

Следуя этой версии, можно было кое-что объяснить. Почему, например, Давиджанова не шумела, не сопротивлялась? Быть может, ее убийца — человек, которого она любила? Может, поэтому он лез в окно по-мальчишески, а может, и не лез, эту деталь надо было выяснить с выездом на место. А может быть, это было сделано нарочно, чтобы запутать следствие. Но тогда получается, что сама Давиджанова связана с шайкой, которой теперь боится, потому что, конечно, судьба сына ей дороже судьбы шайки, даже если шайка и приносит хороший побочный доход. Доход?.. Скромный домик, современная мебель. В нем живут Давиджанова и ее сын — журналист с дочерью. Интересно, а отчего умерла жена сына? Надо бы этот вопрос на всякий случай изучить. Mono жет быть, данные о ее смерти дадут следователю еще одну ниточку.

Следователь был сегодня собой недоволен. Но, к сожалению, приходится проверять приходящие в голову самые невероятные мысли.

К концу дня ему удалось выяснить, что жена журналиста умерла от родов, подарив ему, как память о себе, прелестную дочь Смеральдинку, ту самую, которую Нурия Асановна, получив угрожающее письмо, успела спрятать в горах у дальних родственников.

Следователь в стремлении установить истину не сдавался. На следующее утро он позвонил в больницу и, ожидая лечащего врача, вдруг подумал, что если Давид-жанова ему все расскажет сама, то в его профессии нет никакого смысла. При чем тогда его ум, его проницательность, если пострадавшая сама укажет на преступника? Ему только останется выписать постановление на арест — и всё, да и его еще надо будет утвердить у прокурора. Зачем тогда вообще нужен следователь?

Голубочек так разволновался, что не мог даже спать ночью. Он ворочался с боку на бок, и грустные мысли одолевали его и без того забитую проблемами голову.

Некурящий следователь стал подумывать о том, что за сигаретой, быть может, лучше будет результат его размышлений, но вскоре он от такой нелепости отказался, однако спать все равно не мог. Тогда он встал с кровати, взял карандаш и стал рисовать. Откуда только взялся талант.

«А может, все бросить и заняться живописью?» — подумал Голубочек.

На листе бумаги быстро возник план домика Давид-жановой. Тоненькой ниточкой следователь прочертил дорогу, по которой, судя по всему, преступник уехал в ту или иную сторону.

И вдруг следователя осенило: никакой преступник в автобус не садился, в автобус неподалеку и именно в это же время (так совпало) сел Рагимов. И он был в калошах. Он всегда ходил в калошах, и это просто использовали, зная, что он садится в автобус именно тут. Значит, кто-то наблюдал за домом. Но за домом наблюдала милиция и никаких больше «наблюдателей» не видела.

Теперь, хоть как-то удовлетворенный, следователь Голубочек уснул и не заметил сквозь сон, как тихо и немного грустно застучал по железному подоконнику его комнаты мягкий и ничего плохого не предвещавший дождь.

Утром он прошел, совершенно уничтожив и без того скудные следы преступления.

Утром у следователя Голубочка болела голова, он принял «тройчатку» и поплелся на службу.

На полдороге голова немного прошла, и он, зайдя в свой кабинет, уставился на лист белой бумаги, чтобы получше обдумать пришедшую ему ночью в голову схему преступления.

11

Следователь по особо важным делам Нестеров поручил работникам милиции доставить ему в номер гостиницы осужденного Давиджанова. Нестеров счел нужным допрашивать его в более или менее домашних условиях.

— Что, дорогой Батыр, — начал Нестеров, пытаясь расположить к себе Давиджанова.

Однако не расположил. Давиджанов взглянул на Нестерова исподлобья:

— Что вы от меня хотите?

— Я хочу вам помочь, — сказал Нестеров.

— Я в этом не нуждаюсь, да и что вы можете?

— Скажите, — подумав, спросил Нестеров, — а у вас есть твердое ощущение, что вы были осуждены несправедливо?

— А у вас?

— Я и приехал сюда из Москвы, чтобы разобраться в своих ощущениях.

— А где вы были раньше, когда я четырежды писал прокурору республики и прокурору СССР о хищениях в системе кооперации, о безобразиях, о спекулянтах валютой, о шантажистах-рэкетирах? Вы были слишком заняты, чтобы заниматься какими-то измышлениями журналиста, тем паче с восточной фамилией. Почему-то такая, как у меня, фамилия вам, москвичам, заведомо не внушает доверия. А я был членом партии и до сих пор остался в душе коммунистом, и мне небезразлично, что кучка подонков — эдакие мафиози — крутит республикой как хочет. Да, я много знаю, но имейте в виду — вам отвечать не буду. Не желаю. Может быть, это покажется странным, но я хочу сидеть в колонии. Вам ясно? Пусть правосудный суд меня оправдает.

— Чтобы сидеть в колонии, надо заслужить, — попытался пошутить Нестеров.

— Заслужить надо не только это, но даже право острить с осужденным или даже с подследственным, как это делаете вы, милейший. Все. Разговора больше не будет.