Империя зла - [4]

Грязный ветер меня уволок

с мокрым ворохом листьев ольхи,

хорошо, что я был одинок,

и не письма писал, а стихи.

Вот теперь же стучусь, словно тать,

а откроют — без слов ухожу.

Я устал даже тихо роптать,

а не то чтоб скликать к мятежу.

Брак по Расчету

Светлане

Ссудил мне женщину Господь,

и стала мне — жена.

Теперь у нас едина плоть,

душа у нас одна.

Теперь у входа в клуб иной

на стражей погляжу; —

Вот эта женщина — со мной!

надменно процежу.

Быть может, на исходе дня,

В конце путей земных,

она попросит за меня

у стражников иных…

Веская Причина

Не выгибай от счастья руки,

не говори, что ты — моя.

От этой обморочной скуки

устала ты. Устал и я.

Ведь над глухими потолками

ещё, конечно, небо есть.

К чему размахивать руками?

Я не приду ни в пять, ни в шесть.

Ведь эта тихая квартира,

где подоконники в пыли,

поверь — намного меньше мира,

хотя и больше всей земли.

Владиславу Артемову

Теряю время, речь, закат, восток,

железо в венах, воинов из глины;

вино пролил; посеял кошелек

среди корней развесистой малины.

Повсюду виноват: в семье, в стране,

в статье Гаденко и в конторе Креза;

вон, старый друг свинец нашел в спине,

а тут не сыщешь лезвий для надреза.

Все валится из ослабевших рук;

звенят мечи, монетки, колокольцы;

скучает плоть; душа глядит на юг,

когда бредут на север богомольцы.

Нет ничего достойного пера:

враг измельчал в поденщине коварства;

жена изводит (мало ей ребра!);

народ за водку отдает полцарства…

Пора порвать рубаху на груди,

за нож схватиться; выпить за Семена;

пора молиться: "Господи, гряди!.."

и кликнуть мужиков — нести знамена.

Пора искать — угрюмо, днем с огнем

обитель, скит, тюрьму, костер с палаткой

и, обойдя весь мир, вернуться в дом

туда, где умирают под лампадкой…

Свято Место

Свято место пусто не бывает.

По ночам там ветер завывает,

В полдень — ночь кемарит в уголке.

Или забредет какой прохожий,

На простого ангела похожий,

С посохом ореховым в руке.

Снимет он треух пятирублевый,

Огласит молитвою суровой

До камней разграбленный алтарь,

И придут лисица да волчица,

Чтобы той молитве научиться… —

Здравствуй, — он им скажет,

Божья тварь…

Солнце глянет в черные отверстья,

Голуби, как добрые известья,

Разлетятся в дальние края.

Грянет с неба благовест усталый,

И заплачет ангел запоздалый… —

Здравствуй, — скажет, — Родина моя…

Лампадка

Я купил себе лампадку

изгоняю тьму-змею

и к небесному порядку

приучаю всю семью.

Огонек-то невеликий,

будто меньше нет огней,

но зато виднее лики,

и родные всё родней.

Сумрак рвется, как завеса.

Замирает всяка плоть.

Вот гвоздит Егорий беса,

как велел ему Господь.

Серебрятся в светлом дыме

над негаснущим огнем

преподобный Серафиме,

Богородица с Дитём.

Вот и мы, в соборной стати,

хоть и сонм наш невелик:

я, жена и два дитяти

(ангельский пока что лик…)

Коротка молитва наша.

Что попросим — Бог дает…

Да не минула бы Чаша

всех, кто к Чаше припадет.

Чтоб лампадка не погасла,

освящая путь далёк,

подольем немного масла

и поправим фитилек…

И в ночи, такой кромешной,

что и слез не сосчитать,

уж дождемся день утешный

и нежданный, яко тать.

Походная Жизнь Трофимова

Памяти Сережи Евсеева

Болеет сердце. Я здоров, как бык.

Молчит душа, свирепствует свобода.

Я прочитал семьсот священных книг,

когда, как все, вернулся из похода.

А что ждало ушедшего в поход?

Пещера ли без дна? Даль океана?

Зачем вы мне заглядывали в рот,

которым я дышал легко и пьяно?

Не суждено осужденным кричать,

а я иду, во всем подозреваем, —

не стоило, товарищ, руку жать,

ведь мы друзей руками убиваем.

Что ждет тебя-меня, везущих груз

через Баграм, погрязший в мести мерзкой?

Неужто не отметится Союз

за нас, убогих, честью офицерской?

Пока ты, гад, раскуривал косяк

и плакался в жилетку всякой мрази,

наш экипаж клепал отбитый трак

и жизнь свою выталкивал из грязи…

Ну что ж, прости… Тебя не ждет никто.

За перевалом нет библиотеки,

и не спасет тебя стишок Барто

О мячиках, что наполняют реки.

Там ждет тебя, водитель, путь зверей

под перезвон нетронутых копилок.

Тебя спасет начитанный еврей

В ковчеге из прессованных опилок…

Куда бы ты не выполз — быть беде.

Кровь — оправданье, но твоя — едва ли….

И те, что задыхались в БМД,

Не зря тебя так часто поминали.

На черном, знали, черное — видней;

Они теперь белее серафимов.

Куда уполз, как змей, из-под огней

Боец несостоявшийся Трофимов?

Там ждут тебя тюремные клопы

С бойцами вологодского конвоя,

Картины мира на телах толпы,

И шепоток густой заместо воя.

А тот, кто за тебя ушел в поход,

вчера воскрес и найден на покосе;

Живым железо — яблочный компот,

а тот, кто мертв — и не родился вовсе…

Убитым не поможет айкидо,

Живым не быть играющему в прятки.

Хотел быть после, а остался до,

Мечтал в моря, а сел, как все, за взятки….

Все зря… не зря… Весь мир у наших ног,

и боль, и страх, и пьяная отвага,

Всё знать дано… но отличает Бог

кресты от звезд, и грека от варяга.

Что ждет тебя? Кто бил тебя под дых?

Досталась ли тебе любимых жалость?

Немного нас осталось, золотых.

Серебряных — и вовсе не осталось.

(опубликовано апрель 2008, журнал Seagull, USA)

Чудесный Мир

Белый свет уж не мил, и закон не указ;

Что мне эта ржаная свобода?

Коли солнце не спалит, так вышибет глаз

Корифей високосного года…

И за что мне такая чудная напасть —

Жить и жить посреди, а не справа?