Империя зла - [3]

Не то мы читали…

Учились, наверное, зря мы у Фета,

По Блоку вздыхали.

Идем спотыкаясь, не зная ночлега,

О Боге — ни слова…

Здесь вечное лето, а мы-то из снега,

Птенцы Гумилева…

И где-то далёко — окраина града,

Сторонка родная, Родная,

Сугробов, страна снегопада,

Земля ледяная.

2.

Вот так, Сугробов… Кончилась зима…

Сошла с ума проклятая природа,

Пустеют в марте наши закрома

Ни хлеба там, ни бражки… Год от года

Какой-то хлыщ бомбит все веселей

Рабочего, колхозника, поэта…

Я в феврале не досчитался дней

И в ночь всю ночь палил из пистолета.

Уж лучше бы опять — снега, снега

Засыпали до крыш и душ округу;

В тебе, Сугробов, вижу я врага,

Но будешь замерзать — подам как другу

Ладонь свою — в ней вечное тепло,

Она двенадцать женщин обнимала,

Я вытащу тебя, снегам назло,

Из самого смертельного провала…

Ты не умрешь нигде и никогда,

Ты не исчезнешь тенью между черни,

Не пропадешь меж пил и пней труда,

Под солнцем дней или во тьме вечерней…

Давай, Сугробов, в мире ледяном

Останемся до ангельского зова,

И думать будем только об одном,

А прочее, видать, не стоит слова…

Не скажем никогда и никому

Куда несло нас в мировом угаре,

В какую мы заглядывали тьму,

Откуда мы возникли, Божьи твари…

Мир Летящих

Длился день, как бездна. Я упал,

Я летел в неведомое "нет".

Кто-то крикнул сверху: "Кончен бал!"

"Неизвестно…" — я шептал в ответ.

Вот уж пронеслись труды, дела,

Мягкие постели, нар ряды,

Кремль, Адмиралтейская игла;

Промелькнуло имечко — Берды.

Женщины в нарядных кружевах

С легкостью парили в вышине

Я летел в оковах и в словах,

Не до женщин нынче было мне…

Падал я, как падают слепцы

С шатких крыш, с невидимых краёв.

Падал я, как падают птенцы,

Думая, что лучше нет миров,

Чем вот этот, вольный и пустой,

Мир летящих и тяжелых тел…

Как и все, я грезил высотой,

Как и все, упал, а не взлетел…

Времена

Отблевались правдивые рты

Черной кровью и ложью хмельной.

Кто послабже — бормочет: "Скоты…"

Кто отважнее — шепчет: "За мной!"

Ветер сдул с твердокаменных лиц

Всю росу, что соленой была…

Те, что справа — попадали ниц,

Те, что слева — сжигали дела…

И теперь — ни взлететь, ни пропасть,

Стой столбом — хорошо бы не сесть…

Где же эта хваленая власть?

Где же эта каленая месть?

Ничего. Шепоток с ворожбой,

Гулкий шаг да калиточный скрип.

Присягал на экран голубой

А потом по-геройски погиб.

За слова, за враждебный песок,

За вонючий бензин в колеях

Принял смерть, как герой, за кусок,

А мечтал — безымянным, за страх.

ВВ (стихи Январцева из романа "Ледяная страна")

Видно, вовсе я не был мальчиком.

Все забыто, как пьяный сон.

Я вознесся теперь автоматчиком

над одной из сибирских зон.

Малой властью, но полной мерою

наделил нас отец-командир.

Днем на мушке держу все серое,

ночью — целюсь в преступный мир.

Ох, вздремнуть бы в ночную порушку

Пусть приснится родимый дом…

Да боюсь, как бы в спину "пёрышко"

не вонзилось смертельным льдом.

Воля вольная точит финочку,

горе горькое спит в бреду.

Снится мне, что бегу по зимничку,

Замерзаю на хватком льду.

И сбежал бы лесной порошею,

Пусть пригреет меня она,

Словно женщина нехорошая,

Ледяная моя страна…

Бродяга

Шел себе один бродяга,

Никакой он не святой,

На ремне пустая фляга,

В сумке пряник золотой.

Миновал мосты, могилы.

Где же небо, где звезда?

Иссякают волчьи силы,

Человечьи — никогда…

Хорошо босыми топать,

Тропки льдистые колоть…

Хорошо крылами хлопать,

Если выдал их Господь.

Вот и шел он белым-белым

Полем, озером, леском,

Утомлялся бренным телом,

Затянулся пояском…

Много их, таких хороших,

Измеряло пядь земли.

Сколько их согнуло в ношах,

Даже тела не нашли…

Вот и этот стер предплечья,

Все свое с собой волок…

Ох ты, доля человечья,

Божьих промыслов залог…

Хорошо идти по свету,

Умирать в ночном пути;

Хорошо, что крыльев нету

Можно пo миру идти…

Вот и шел он, сам-прохожий,

Чуждый стуже ледяной,

Всей душою был он Божий,

Хоть и с виду был иной.

Снег рушится

…Снег рушится. Трещит под ним земля.

Кто не богат, тому уж не до шуток,

Когда сияют в морду соболя

Медлительных валютных проституток.

Они купались в пенистом "клико",

Лобзали людоеда и француза;

Пусть хоть потоп! Им дышится легко

И жрется от залапанного пуза.

А на вокзале кашляет народ,

Несущий Бога в потайном кармане

Меж крошек и отсутствия банкнот,

Профуканных в дорожном ресторане.

Куда несет он Господа Христа

На крестике из потемневшей жести?

В какие отдаленные места

Сошлют его за драку в ближнем месте?

Не всё ль равно? Снег рушится стеной;

Всем холодно; мир рушится лавиной,

Тут косточки трещат… Грозят войной,

Запугивают выбитой витриной…

Еще полно чудес, припасов, благ,

Воспоминаний, адресов забытых…

Всё так же дышит в трубку старый враг,

Оставленный взамен двоих, небитых…

Живем — как жили. Всё переживём:

Кулачный подступ вятского размаха,

В Москве француза, в Киеве погром,

Валютных проституток, шведа, ляха…

Уж повидали на своем веку.

К заутрене, сбиваясь в вереницы,

Потянемся по талому снежку:

Работники, разбойники, блудницы…

Тост

За тебя, за ноябрь, за узор,

за угрюмую речь мудреца,

за текучий, как водка, позор,

за чужое лицо без лица

Отпиваю последний глоток

за скучающих в облаке дам,

за седьмой виноградный виток,

за кагор, изабеллу, агдам.

Тишина без конца и начал

за тебя поднимаю фужер,

жил и я, словно я — янычар,

только ты мне писала: "Мон шер…"