Империя в прыжке. Китай изнутри... - [167]

Причина «новой либерализации» Китая заключается не только в содержательной необходимости любой ценой подстегнуть теряющую драйв китайскую экономику, но и в политическом изменении соотношения сил внутри страны.

Китайское руководство не может не реагировать на рост значимости и влиятельности китайского бизнеса. Да, оно само вывело его на глобальный уровень и эффективно способствует его вхождению в глобальный управляющий класс, — но он остается бизнесом, и его интересы остаются его собственными интересами, отличными от интересов ограниченного своей границей континентального Китая.

С Китаем происходит, хотя и с отставанием, то же, что и с США: крупный национальный бизнес, становясь глобальным, начинает оказывать на национальную бюрократию все большее влияние, и его интересы становятся для государственных структур не менее (а часто и более) важными, чем интересы их страны и их народа.

Китай находится лишь в начале этого пути, — но влияние его бизнеса, в первую очередь его глобального бизнеса на его руководство уже совершенно очевидно.

Это создает реальную угрозу повторения горбачевского кульбита от служения руководящей структуры благу общества к его откровенному попранию ради личных корыстных мотивов правящего класса, сливающегося с бизнесом.

Да, в Китае этот процесс занял значительно большее время, почти 40 лет, и кульбит все еще не совершен, — но его угроза уже выкристаллизовалась с предельной откровенностью.

Именно поэтому говорить о будущем Китая исключительно в терминах XVIII съезда КПК представляется так же странным, каким было бы в 1981 году рассмотрение будущего Советского Союза лишь через призму решений XXVI съезда КПСС.

Впереди — глубочайшие структурные изменения, и 2017–2019 годы в соответствии с таинственной магией циклов китайского развития станут рубежом между качественно различными периодами истории великой китайской цивилизации.

Глава 8 Социальная трансформация: некоторые внутренние разрывы

Бурный экономический рост, тем более продолжающийся свыше протяжении жизни целого поколения (25 лет), практически неизбежно ведет к накоплению значительного числа диспропорций, наиболее болезненно проявляющихся в социальной сфере.

Китай является одновременно блистательной и пугающей иллюстрацией этой закономерности.

8.1. Социальная напряженность: вяло кипящий социум

Социальное расслоение китайского общества стремительно ускорилось за время реформ. Так, по официальной статистике коэффициент Джини[191] вырос с 0,31 в 1980 и 0,33 в 1990 году (при том, что общественный протест против возросшего неравенства стал одной из причин событий на площади Тяньаньмэнь и последующей трехлетней «заморозки» реформ) до 0,41 в 2000 году и максимального уровня в 0,491 в предкризисном 2008 году. Затем он начал снижаться, — частью из-за антикризисной политики государства, частью из-за его сознательных усилий по снижению неравенства, — и в 2011 году составил 0,477 (сравнявшись с американским показателем, который, в отличие от китайского, увеличивается), в 2012-0,474, а в 2013 году достиг минимального за девять лет уровня 0,473.[192]

Наиболее болезненным было то, что после резкого уменьшения численности бедных на первом этапе реформ в дальнейшем их число сокращалось медленно. Богатые богатели все быстрее, средний класс все сильнее отрывался от основной массы общества, а бедные, хотя и жили все лучше, по-прежнему оставались бедными; во многом это оказывалось оборотной стороной последовательного стремления китайского руководства к максимальной занятости.

Осознание остроты ситуации китайским руководством привело к выделению наиболее обездоленным слоям населения 50 млрд. евро на пять лет и созданию системы медицинского страхования, которая должна была охватить 95 % населения. Однако коррупция резко снизила эффективность этих мер, а по ряду оценок — и вовсе парализовала борьбу с бедностью. В результате, как ни гордились Ху Цзинтао и премьер Вэнь Цзябао количеством людей, вырванным из нищеты в 2002–2012 годах, и расширением системы социальной защиты, социальная напряженность оставалась угрожающе высокой во время проведения XVIII съезда и остается таковой и сейчас. В 2012 году 169 млн. китайцев жили менее чем на 1 евро в день, — а число миллионеров, по оценкам, достигло 2,7 млн. чел.

По данным Всемирного банка, в Китае 1 % семей владеет 41,4 % национального богатства (в России — 71 %, в США с 1976 года этот показатель вырос с 9 до более чем 20 %).[193]

О глубине социального расслоения Китая свидетельствует и наличие специального НИИ рынка предметов роскоши. По его официальному доклады, в 2013 году Китай стал их крупнейшим потребителем: его доля на мировом рынке предметов роскоши, емкость которого достигла в 2013 году рекордных 218 млрд. долл., составила 46,8 % (102 млрд. долл.)!

В 2013 году Китай вышел на второе место в мире по числу миллиардеров; в 2014, по данным Forbes, в нем их было 152, и еще 45 в Гонконге, являющемся его административной единицей (в США, сохраняющих уверенное лидерство по этому показателю, живет 492 миллиардера).

При этом значительная часть партийного руководства Китая, насколько можно судить по просачивающимся данным, переродилась в новую буржуазию, живущую ради потребления и вполне удовлетворенную его уровнем. По данным социологов, до 80 % современной китайской буржуазии является близкими родственниками высокопоставленных чиновников. Деловая элита страны, таким образом, является продолжением ее партийной элиты.