Империя тишины - [48]

Криспин сплюнул на бетон:

– Ересь.

– Не хочу быть священником, – вздохнул я, приподняв брови.

– Отец говорил мне.

В голосе брата послышалось огорчение.

– Криспин, ты беседовал с отцом? После того, как Гибсона… – Я не смог произнести это слово, закрыл глаза, чтобы сдержать подступающие слезы, и попробовал еще раз: – На днях?

– Только мимоходом, – пожал он бычьими плечами. – Тебе оказали честь. Я слышал, что в Капеллу принимают не каждого.

– Ekayu aticielu wo, – сказал я.

«Я не каждый».

Брат узнал язык, и его бледная кожа побелела еще сильнее.

– Мне так хотелось стать схоластом, – закончил я.

Явно смущенный моей небольшой речью на языке сьельсинов, Криспин заметил:

– Это я тоже слышал…

Шаттл опустился рядом с нашим павильоном. Четверо охранников поспешили к нему.

– …Не могу представить, как можно хотеть такого. Заблокировать все свои чувства. По-твоему, это не странно?

Обдумывая ответ, я помолчал, устремив взгляд к далекому городу за пеленой усилившегося дождя. Обитель Дьявола казалась частью шторма, черный силуэт на сером фоне. Подкравшийся страх перед отцом, возможно еще не закончившим со мной, заставил меня пожалеть о том, что я не умею управлять эмоциями, как настоящий схоласт. Вот бы погрузиться в спокойствие безучастного терпения – апатею стоиков – и забыть обо всем!

– Это просто метод, Криспин.

– Да знаю я, что это метод, будь он неладен, – брат подошел к краю навеса и стоявшему за ним шаттлу, – я всего лишь спросил, не кажется ли тебе это странным.

– Нет.

Я снова отбросил с лица длинные волосы и прищурился, стараясь что-нибудь разглядеть за дождем и запомнить этот момент, когда темный замок растаял во мгле. В моем кожаном ранце, прислоненном к дорожному сундуку, лежали блокнот с карандашом.

– Там есть и более странные вещи, – заметил я и поднял большой палец к небу над навесом.

Снова наступила тишина, и мое внимание привлекли двое солдат, спускавшихся по трапу с шаттла. Они показали сигнал «все спокойно» на известном только охранникам нашего дома языке жестов. Остальные сразу подхватили наш багаж, а один с негромким «милорд» протянул мне ранец.

Я перебросил ремень через голову и поправил его.

С обычным своим упрямством Криспин снова заговорил:

– По-моему, все они немного не в своем уме, разве не так? Немного похожи на механизмы. Я слышал, как Северн однажды сказал, что всех схоластов нужно посадить в тюрьму, как еретиков. Может, оно и к лучшему, что ты оказался на другой стороне.

Он неуверенно улыбнулся мне. Теперь я понимаю, что брат искал примирения, но тогда…

– Еретиков? И ты можешь с чистой совестью стоять здесь и говорить, будто бы Земля специально погибла, чтобы подтолкнуть нас к Исходу? Что она принесла себя в жертву ради того, чтобы мы смогли расселиться среди звезд?

Я наседал на брата, пользуясь тем, что охранники сейчас далеко и не слышат меня.

Думаю, Криспин вовсе не был набожным, но он выставил вперед подбородок, принимая защитную стойку, как делают все истинно верующие, когда встречают отпор.

– А почему такого не могло быть?

– Потому что это планета, Криспин, – я изобразил рукой окружность, – обычная скала в космосе. Она не может вернуться, не может ответить на наши молитвы. Она не прилетит, чтобы спасти нас.

Я сжал ремень ранца. У меня за спиной шумно вздохнули двое пельтастов. Обернувшись, я увидел, как один из них сложил в предупреждающем жесте большой палец с мизинцем. Но мне уже было все равно.

– Зря ты так, брат! – крикнул мне Криспин.

Не слушая его, я шагнул под дождь и поднялся по трапу в тесную кабину шаттла. Мне даже не пришлось наклонять голову, чтобы пройти под переборкой. Не отвечая на приветствия пилотов в оливковой форме, я сел в кресло у окна. Вскоре подошел Криспин. Я чувствовал, как он прожигает меня взглядом со своего места через проход. Положив ранец под сиденье, я откинулся на спинку и стал наблюдать, как наш эскорт, один за другим, поднимается на борт.

Когда последний сопровождающий зашел в кабину, Криспин прошипел:

– Тебе вправду не стоит говорить такое, понимаешь?

Сверкнула молния, и гром возвестил о себе, внезапно прокатившись над шаттлом еще до того, как она погасла.

– Или что? – проворчал я, потеряв всякий интерес к разговору с братом.

– Тебя отдадут катарам, как нашего старикана-наставника.

Я вцепился в подлокотники кресла, и страх мгновенно прошел.

– Ну и пусть. Не буду им служить.

Внутри я кипел от гнева, и мои слова обжигали. Терять мне было нечего. Через неделю меня погрузят в крионическую фугу и поднимут из нее только на орбите Весперада. К тому времени пройдут годы, и световые годы тоже, да и сами звезды могут измениться.

Даже с такого расстояния я слышал, как звенели колокола в городе и большой карильон в Обители Дьявола. Шаттл дернулся с места, и женский голос предупредил, что мы взлетаем. Гром снова прокатился над нами, и нестройный хор колоколов затих, уступив место шуму дождя, вою двигателя и бою курантов. Один. Два.

Мы поднялись как нельзя вовремя. Если Криспин собирался спорить и дальше, то быстрое ускорение заставило его позабыть об этом. Колокола в замке продолжали звонить. Три. Четыре. Пять. На секунду я ощутил волнение, короткое и пронзительное веселье, когда шаттл включил зажигание и взмыл в небо. Шесть. Семь. На мгновение нас мягко вдавило в сиденья, но затем включилось компенсирующее поле. Вдалеке, за раскатами грома, все еще звучал огромный колокол. Он пробил восьмой раз. Девятый. Десятый. Хотя ускорение уже пришло в норму, мне казалось, что сердце мое вырвалось из груди навстречу шторму, унеслось в небеса… и исчезло, окончательно покинув меня. Когда мы приземлимся, оно улетит, словно корабль в варп-режиме, скользя быстрее, чем свет, к мирам, которые я никогда не увижу. Подо мной опять прозвенел могучий колокол.