Империя солнца - [37]

Джим решил подумать о чем-нибудь полезном, и откинулся на тиковую скамью. Он проводил глазами на другую сторону реки летающую лодку «Каваниси».[29] Гул моторов успокаивал и навевал воспоминания о былых грезах наяву: как его тянуло летать. Когда ему слишком уж сильно хотелось есть или увидеть родителей, он принимался мечтать о самолетах. Один раз, когда у него был сильный жар, он даже видел, как над фильтрационным центром летели американские бомбардировщики.

Из внутреннего дворика у билетного киоска раздался резкий свисток. Дежурный сержант держал в руках список: очередная перекличка. Джим заметил, что сержант был не в состоянии дольше чем на полчаса запомнить имена интернированных. Джим взял за руку мистера Партриджа, и они пошли следом за парочкой евроазиаток. У ворот снаружи остановился военный грузовик; стены кинотеатра нарочно выстроили высокими, чтобы жители соседних многоэтажек не могли бесплатно смотреть кино прямо у себя из окон. В интервалах между свистками Джим слышал, как снаружи плачет ребенок, британский ребенок. Привезли очередную группу заключенных. Значит, скоро кого-то увезут — по-другому здесь не бывает. Джим был уверен, что через несколько минут он уже будет трястись в грузовике, направляясь, может быть, в один из этих новых лагерей, возле Хуньджяо или возле Лунхуа. На складе он встал с миской в руке у своей циновки, и вместе с ним те из стариков, кто еще мог стоять. Он слышал, как из грузовика выгоняют вновь прибывших. К сожалению, среди них оказалось несколько маленьких детей: они, конечно, будут ныть и отвлекать японцев от их главной на данный момент задачи — решить, куда отправить Джима.

На пороге показался японский сержант в сопровождении двух вооруженных солдат. У всех троих на лицах были марлевые повязки — от спящего на полу молодого бельгийца шел тяжкий запах, — но внимательный взгляд сержанта по очереди прошелся по каждому из них и пересчитал точное число котелков. Дневной рацион риса или сладкого картофеля предназначался котелку, а не закрепленному за ним заключенному. Если, к примеру, мистер Партридж, покормив жену, слишком уставал, Джим брал его порцию сам. Однажды, на обратном пути, он поймал себя на том, что, сам того не замечая, начал есть водянистую кашу. Джиму стало не по себе, и он строго посмотрел на руки-искусительницы. Разные части его души и тела часто действовали сами по себе, словно их уже ничто между собой не связывало.

Стараясь, чтобы щека у него не слишком дергалась, он лучезарно улыбнулся японскому сержанту и постарался глядеть молодцом. Только здоровые и крепкие люди имели шанс уехать из фильтрационного центра. Впрочем, на сержанта этот его взгляд произвел скорее обратное впечатление — как всегда. Он отступил на шаг в сторону, и в складское помещение вошли новые заключенные. Два тюремных санитара-китайца внесли на носилках англичанку в сильно запачканном хлопчатобумажном платье — она была без сознания. Волосы, влажные и слипшиеся, забились ей в рот, а по бокам, держась за носилки, шли два ее сына, ровесники Джима. За ними проковыляли три пожилые женщины, не обратив ни малейшего внимания на вонь и тусклый свет. Потом — долговязый солдат в тяжелых башмаках и британских армейских шортах. Он был страшно истощен; его грудная клетка была похожа на другую клетку, птичью, и Джиму показалось, что он видит, как изнутри о ребра бьется сердце.

— Так держать, парень… — Он оделил Джима беззубой улыбкой и потрепал его по голове. И тут же сел к стене и уткнулся обтянутым кожей, похожим на череп лицом в сырой цемент. Рядом с ним другая пара китайцев поставила еще одни носилки. Из гнездышка, свитого из соломенных жгутов, они вынули маленького, явно немолодого человечка в перепачканной кровью матросской куртке. Раны на его распухших руках, лице и лбе были залеплены полосками японского бинта из рисовой бумаги.

Джим уставился было на этого безнадежного доходягу, и тут же уткнулся лицом себе в предплечье, чтобы не задохнуться от вони. Из фильтрационного центра забрали нескольких евроазиаток вместе с детьми. Джим окинул взглядом больных и умирающих людей на складе, китайцев-санитаров и японских солдат в марлевых повязках, и до него в первый раз начал доходить истинный смысл фильтрационного центра.

Мистер Партридж и другие старики стояли каждый у своей циновки и громыхали котелками, требуя положенной еды. Раненый моряк сделал забинтованными руками Джиму какой-то знак и тоже стал стучать своей жестянкой, в том же самом ритме, что и умирающий старик-нищий, который когда-то сидел у ворот их дома на Амхерст-авеню. Даже скелетоподобный солдат уже успел дотянуться до крышки от котелка. Не отрывая лица от стены, он несколько раз ударил ею о каменный пол.

Джим тоже начал громыхать котелком, а японцы стояли и смотрели на них поверх белых марлевых масок. И в тот самый момент, когда он уже почти отчаялся когда-нибудь найти родителей, в нем вдруг поднялась мутная волна надежды. Он встал на колени и взял жестянку из рук раненого моряка, узнавающе вдохнув еле слышный запах одеколона, — уже преисполненный уверенности в том, что вдвоем-то они непременно выберутся из фильтрационного центра и проложат себе дорогу к далеким спасительным концентрационным лагерям.