Империя - [249]

9. «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего».

— А как же тогда будут существовать ваши суды? Римское право — право для тех, у кого есть сестерции. Думаешь, кому-то нужны честные показания? На них судьи не разбогатеют. Вы никогда не сможете жить без лжи. Пока лгут судьи, пока лгут ваши первосвященники, пока лгут цари и императоры, вы будете существовать.

10. «Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего».

Еле дописал Луций и так тяжело выдохнул, будто совершил переход через Альпы.

— Глупец. Ты пытаешься записать за ним то, что понятно только ему и его отцу. Людям этого не осознать. Да им и не нужно это осознание. Ты мучаешь себя, Луций. Ты не такой, как он. Вернись! Ты будешь править миром. Я могу все уладить.

— Ты обманул меня, Марк. Ты отнял у меня все человеческое. Ты превратил меня в то, что я есть.

— Разве? Ты хочешь сказать, это я заставлял тебя делать те ужасные вещи, которые ты совершил? Я заставлял тебя вырезать целые деревни, распинать тысячи людей, насиловать, грабить, проливать кровь? Разве все это заставлял тебя делать я? Согласись, тебе это нравилось самому. Нравилось быть богом, вершить людские судьбы, быть никому не подвластным. Признайся мне, что ты чувствовал, когда убивал?

— Ничего. Ничего я не чувствовал.

— Вот видишь, в тебе есть то, чего нет в других. Не причисляй себя к этим ничтожествам. Возвращайся! Все готово для свержения Тиберия. Рим устал от его власти. Твой легион ждет тебя, ждет своего императора. Луций, пойдем со мной.

Из воздуха показалась протянутая к генералу рука, затем появился черный силуэт человека из блестящей ртути. Комната преобразилась, зазвучали трубы. По улице, отбивая шаг, маршировали легионы, которые возглавлял Луций на колеснице. Народ славил своего правителя. Генерал приветственно поднял руку, и очарованная толпа взорвалась в радостных овациях. Луций разглядел стоящего среди людей Иисуса, рядом были его отец и друзья. Из толпы вырвалась маленькая девочка: сестра Мартина радостно бежала к нему, но кони неслись вперед. Человек в черном балахоне отчетливо выделялся из толпы, он ждал развязки. С другой стороны стоял тот, кто открыл ему глаза, и тоже ждал. Он император, он не может свернуть. Он власть, он генерал Черного легиона, не знающий пощады и поражения. Он человек, созданный по Его образу и подобию! Смертный! Человек! Поводья натянулись и лошади уперлись копытами в землю. Народ ахнул. Юлия улыбнулась. Черная фигура развернулась и скрылась в толпе. Луций вздохнул и открыл глаза. Наваждение кануло в небытие.

— Что пишешь? — Иисус стоял совсем близко.

— Хочу записать то, чему ты учишь, то, что ты делаешь. Хочу хоть как-то искупить свои деяния. Хочу помогать тебе.

— Это опасно, Луций.

— Не опаснее того, чем я занимался прежде. Думаешь, идти к власти легче?

— Может быть, может быть. А как ты собираешься назвать свою книгу?

— Не знаю. Я не думал об этом.

— А как по-гречески будет книга?

— Библия, — мгновенно ответил Луций.

— По-моему, прекрасное название. Ложись спать, мой ученик, впереди трудные дни.

* * *

Человек в возрасте в зеленом тюрбане и красивой одежде склонился над горящей свечой. Его руки медленно перебирали бумаги, раскладывая их по стопкам. Темные глаза щурились, на длинном с небольшой горбинкой носу раздувались ноздри. Короткая борода озадаченно подернулась, когда он наткнулся на знакомое письмо. Первосвященник Каиафа, верховный служитель храма в Иудеи, перечитал послание Понтия, в котором тот снова требовал денег. С приходом нового прокуратора жизнь Каиафы усложнилась тысячекратно. Ненасытный, хитрый и невероятно жестокий игемон уже успел растрясти храмовую казну для строительства водопровода, и только первосвященник знал, сколько Понтий положил при этом в свой собственный карман. Он не единожды писал в Рим доносы, но тщетно. Словно за этим человеком стоял сам император. И вот очередное прошение — даже не прошение, а требование. Как ему сказать об этом своим священникам?

— Придет время, когда я поквитаюсь с тобой, прокуратор! — злобно комкая бумагу, зашипел он.

— За что ты так не любишь своего игемона, Каиафа? — раздался голос позади него.

Каиафа резко обернулся, но никого не увидел. Вдруг на кирпичной кладке храма выросла тень преторианского воина. Первосвященник остолбенел при виде появившегося образа.

— Кто ты? — еле шевеля губами, спросил он у тени.

— Маркус. Меня зовут Маркус, Каиафа. Обернись, я стою позади тебя.

— Как ты тут очутился? — испуганно вжался в стул первосвященник.

— Тебе передает привет Александр. Помнишь такого?

— Как же я могу забыть своего господина, который назначил меня на эту должность и дал мне все?

— Тогда не стоит ворчать на Понтия. Ты меня понял? — Каиафа утвердительно затряс головой. Его маленькая бородка смешно подергивалась при этом. — Ты слышал о неком человеке, который называет себя Иисусом из Назарета?

— В последнее время многие о нем говорят, но сам я его никогда не видел. Разные про него ходят слухи.

— Смотри, Каиафа, слухи просто так не рождаются. Александр просил передать тебе, чтобы ты держал ухо востро. Ты ведь знаешь, как люди переменчивы. Что ты будешь делать, если он прибудет сюда и уведет твою паству? Не будет народа — не будет денег. Не будет денег — не будет власти. А без власти, Каиафа, зачем ты нам будешь нужен?