Империя - [207]

— Черепахой! Стройся черепахой! — от крика Луция содрогнулся воздух.

— Построение черепахой! Построение черепахой! — пронеслось эхом по когортам, центуриям и манипулам. Щиты взмыли вверх: ровно, разом, почти синхронно.

— Раз! Раз! Раз! — командовали офицеры, и коробки шаг за шагом медленно поплыли вперед, несмотря на отчаянную оборону врага.

Солдаты падали, другие переступали через убитых и раненых и шли дальше. Уделять внимание пострадавшим не было ни времени, ни возможности. Помощь только после боя — если выживут. Задние ворота распахнулись, и оттуда пестрой лавиной выскочила нумидийская конница. Ее тут же отрезала кавалерия Ратибора, завязалась схватка. Легковооруженным всадникам Такфарината не давали пространства для маневра: русич знал свое дело. Лошади вставали на дыбы, сбрасывая людей и втаптывая их в землю. Однако часть конницы противника все-таки оторвалась и врезалась в отряд Мартина. Повстанцы нарушили римский строй, опрокинули и сломали несколько машин.

— Защищайте орудия! Защищайте орудия! — с пеной у рта орал Мартин.

Он бежал вперед, расталкивая солдат, когда что-то сверкнуло в воздухе, и страшная боль пронзила его тело. На мгновение все стемнело, а когда Мартин снова открыл глаза, он увидел перед собой небо — чистое и ярко-голубое. Земля, на которой он лежал, дрожала от топота копыт, гулко, как будто издалека, до его слуха доносилось конское ржание. Какой-то всадник перепрыгнул через него, и брюхо коня на миг закрыло от него небесную синь. Пересиливая боль, Мартин поднялся и выхватил меч из ножен. Он не понимал, куда его ранили, но, несмотря ни на что, устремился вперед, туда, где шел бой с нумидийской конницей. Ворвавшись в толпу, он стащил с седла и добил на земле какого-то солдата, затем кинулся на другого. Его сердце колотилось, как сумасшедшее, а перед глазами висела багровая пелена. Взмах, удар, уклон. Противник упал на песок с отсеченной рукой. Еще и еще. Остатки отряда повстанцев повернули коней обратно к городу.

Пока Луций с основными силами двигался к пролому, а Ратибор крушил конницу с тыла, Понтий направил своих солдат на штурм стен. Адреналин растекался по его венам, а тело слегка потрясывало, когда он карабкался вверх по штурмовой лестнице. Почти рядом с ним вниз пролилось кипящее масло, облив с ног до головы солдата, кожа которого моментально пошла пузырями. Сверху, пронизывая воздух раскаленными наконечниками, летели подожженные стрелы. Объятые пламенем люди падали на землю. Паленым мясом пахло настолько сильно, что начинало тошнить, и требовалось недюжинное усилие, чтобы не дать желудку вывернуться наизнанку. Внизу пытались тушить горящих, но они, словно обезумевшие светлячки, неслись по кругу, затем падали и догорали, уже не шевелясь. Одну лестницу повстанцы оттолкнули от стены, и она упала плашмя вместе с находившимися на ней воинами. Понтий проглотил ком пересохшим горлом и стиснул зубы. От ощущения нависшей над ним смерти в голове было пусто. Думать некогда, нужно действовать. Он крепче вцепился в лестницу, махнул рукой и продолжил карабкаться вверх, увлекая за собой солдат. Взобравшись на стену, Понтий выхватил меч. Остальные гвардейцы лезли за ним, невзирая на потери. Уже человек пятьдесят-шестьдесят вступили в бой. Завидев римского офицера, двое солдат Такфарината отделились от основной битвы и кинулись на него, что-то крича искривленными ртами. Понтий прикрылся щитом, но на него обрушились удары такой силы, что он невольно отступил назад, к чану с кипящим маслом. От жара зловеще булькающего варева накалились доспехи. Резким ударом Понтий перерубил мелькнувшее рядом копье одного из нападавших. Второй сделал замах, но офицер снова увернулся и одновременно толкнул противника щитом, тот упал. Понтий без раздумий заколол его, но тут первый повстанец вытащил меч и ударил так, что щит не выдержал и с треском раскололся. Понтий припал на одно колено, и острие нумидийского клинка просвистело над его головой, срезав оперение на шлеме. В этот же момент римский гладий устремился вверх и застрял в брюхе противника.

— Сдохни! — проорал Понтий, поднимаясь и пропихивая клинок все глубже и глубже в плоть. Его солдаты взяли стену с боем, отбросив защитников вниз.

Тем временем Луций ворвался в пролом, за которым живой стеной стояли защитники крепости. С их заднего ряда в римлян полетели камни и стрелы, а пехота бросилась в контратаку — началась мясорубка. Здоровый, коренастый воин, разбрасывая легионеров по сторонам, устремился к генералу. Он мчал, словно разъяренный бык, сметая все на своем пути. Один из гвардейцев преградил ему дорогу за пять шагов до Луция, но нумидиец с размаху пронзил его копьем и тут же перескочил через тело. В его ушах блестели золотые серьги, бусы разноцветными змеями обматывали шею в несколько слоев, камни переливались на ярком солнце. Луций тяжело дышал в ожидании, смотря на врага исподлобья, от напряжения по его щеке лился пот. Нумидиец с громким криком бросился вперед с занесенным над головой копьем, с наконечника которого стекала кровь. Генерал уклонился и тут же сделал выпад мечом в сторону противника. Нумидиец закашлял и медленно опустил копье. Его рот заполнился пузырящейся кровью. Луций ударил еще раз. Клинок вошел под ребра, с хрустом пробивая кости. Змея на рукоятке меча улыбнулась. Ударом наотмашь генерал покончил с нумидийцем. Кровь в его жилах кипела, запах смерти пьянил, мир преображался в его глазах, и ему это нравилось.