Империя, которую мы потеряли. Книга 2 - [182]

Л.Н. Толстой вообще — ключевая фигура того времени, через него можно понять, как мы пришли к проигрышу Первой мировой и потере страны. Он — соединяет в себе все, он — знамя всей интеллигенции, законченный идеал ее мечтаний:

— отказ от капиталистической модернизации

— общинность.

— толстовство как религия (дехристианизация)

— сочувствие малым народам

— отказ от войн.

Толстовство можно было бы сравнить с протестантством, корни у них общие — неприятие забюрократизированной, слившейся с государством церкви. Но у толстовства и протестантизма есть одно ключевое отличие, которое в общем то определяет все. Протестантизм предусматривает спасение, прежде всего через труд и индивидуальное выполнение десяти заповедей. При этом богатство, возникающее в ходе труда — не только не осуждается — но и признается неким божьим даром тому, кто много и усердно трудится. Протестантизм легализует богатство, в том числе и крупное богатство. Толстовство же — не только осуждает любое богатство, но осуждает и модернизацию страны. По Толстому — благословен не всякий труд, благословен труд крестьянина в земледельческой общине и именно там Толстой искал идеал. Толстовство легализует нищету. Нестяжательство, неприхотливость, способность обходиться малым и не роптать — в двадцатом веке это не раз страшно скажется на нас. Когда крестьяне пусть и с восстаниями, но приняли большевистский строй, когда пошли в колхозы, когда приняли, не ропща явно неравноценный обмен государства и колхозов, когда уже после войны — деньги на Россию выделялись в последнюю очередь и тот же эстонец или грузин получали намного больше. Плохие дороги, избы, старые дома вросшие в землю по окна первого этажа, колодец на улице — это все не колонии и не криптоколонии — это центр России. Не хочу и не буду искать потрясшие меня воспоминания, как в период расцвета брежневизма — зачем-то в одну из центральных областей России приехали по работе грузины, и тут же подняли бунт. А один из них, искренне и честно желая помочь хозяевам, принявшим их в гости, сказал им — вы не уважаете сами себя. У вас того нет и этого нет — и вы считаете, что это нормально и молчите — а это ненормально. Подумайте об этом.

Нестяжательство, неприхотливость — это не наше достоинство. Это наша беда. Если вы готовы обходиться малым — у вас столько и будет. Из этого надо выскакивать на уровне мышления. А и тогда и сейчас, мышление — это религия, система норм, способ мышления. Западное общество смогло породить протестантизм как религию, толкающую на обогащение — и обогатилось. Увы, но мы смогли породить только толстовство, и оно немало сказалось и на пораженческих настроениях, и на готовности принять ВКП(б) как правящую силу.

Снова Лабаури — кратко о пути Калитиных…

Тем временем настала пора серьезных испытаний. Мировая война потребовала от вовлеченных в нее народов тотальной мобилизации. Иными словами, пришло время подумать не только о себе. Генерал Калитин, действовавший на Кавказском фронте за какой-то надобностью «выписал» обеих своих дочерей поближе к театру военных действий — в Саракамыш. Здесь они впервые своими глазами увидели последствия войны без прикрас. Следуя модному в то время в высших слоях общества патриотическому тренду, обе к исходу Эрзерумской операции устроились в саракамышский лазарет сестрами милосердия. Однако хватило их не на долго. Наталья так пишет об этом: «Лиза с первого дня энергично взялась за работу, делала сама перевязки, дежурила ночи. Я же оказалась в этом деле малодушной, и когда меня привели на операцию трепанации черепа, то мне сделалось худо и пришлось еще возиться со мной. Я тогда уже откинула все помыслы быть сестрой и помогала так, как могла». Впрочем, лазаретным делам посвящен лишь небольшой абзац воспоминаний Натальи. В остальном же мы видим все те же описания бесконечного веселья и приятного время препровождения в прифронтовой местности.

И вот в один момент всей этой беспечной жизни пришел конец. Катастрофа для того социального и ментального слоя, к которому принадлежала наша героиня, и который привык жить настоящим днем, не обременяя себя мрачными думами о будущем, подкралась нежданно-негаданно. Откуда явились эти новоявленные большевики, Наталья не пишет. Пишет лишь о внешних проявлениях революции: «Революция начала принимать в это время кошмарные формы. <…> В Петрограде в это время начался голод. <…> Оказывается, что в Петрограде уже творилось что-то невероятное. Всех арестовывали прямо на улице и расстреливали».

Столь же сумбурным является и описание Гражданской войны.

В целом описанное Натальей укладывается в ту общую картину, которая нам уже известна по внушительному объему мемуарной литературы участников и современников Гражданской войны в России и которая свидетельствует, что русское общество даже находясь на краю страшной пропасти не смогло продемонстрировать мобилизационную консолидацию. Родившееся в огне антибольшевистского сопротивления Русское государство демонстрировало потрясающий паралич жизненно важных институтов, фронт и тыл продолжали жить отдельными жизнями, предприимчивые дельцы продолжали наживаться на всем и вся, частное по-прежнему доминировало над общим, а «буржуазные сынки», как ехидно замечал большевик Антонов-Овсеенко, «уклонялись от исполнения своего классового долга».