Империя, которую мы потеряли. Книга 2 - [155]

Что еще сделал Струве.

Струве пытался организовать некие чтения, на которых интеллигенция дебатировала бы экономические вопросы с капитанами российского бизнеса, пыталась бы понять что нужно для экономического развития России и как это можно облечь в идеологию, как в это может встроиться интеллигенция. Затея провалилась ввиду того что это было не нужно ни одной из сторон.

Струве — один из немногих русских политиков, которые изначально были экономистами, и он относится к считанному числу русских политиков, которые смогли осознать связь свободы и богатства. Это вечное проклятье России — ассоциация свободы с бедностью, с этаким босоногим странствованием по миру без обязательств. Струве смог осознать — бедный человек не может быть по-настоящему свободен и не сможет практиковать те политические права и свободы, которые могут быть ему даны или им завоеваны. Для того чтобы быть свободным — нужен определенный уровень состоятельности, а в масштабах страны — сильная экономика. И из этого Струве вывел — что сильная экономика это необходимый фундамент политических свобод, и публичные политики, в том числе и политики — марксисты — должны делать все для достижения этой цели, а не разрушать экономику и страну согласно ленинскому принципу «чем хуже тем лучше». Как изначально марксист — Струве не отрицал того что рабочие должны бороться за свой кусок пирога и в конце концов получить его — но сначала этот пирог нужно испечь, и здесь нужно сотрудничество, а не борьба. В этом он почти на сто лет опередил Яноша Корнаи с его теорией «преждевременного социального государства», который в своей работе показал, что завоевание рабочими значительных социальных благ без достаточно сильной экономики, способной их предоставлять — ведет к регулярному повторению экономических кризисов, которые раз за разом вынуждают правительство принимать меры, девальвировать национальную валюту, резать социальные обязательства в бюджете, тем самым раз за разом обнуляя все социальные достижения и снова и снова сбрасывая народ в нищету. И он почти предвидел события 1917 года и нерешаемый конфликт, когда рабочие хотели всех завоеваний социального государства и прямо сейчас, немедленно — а хозяева предприятий не хотели и не могли их дать. И потому что требования были нереальными, в условиях войны, и потому что все прекрасно видели — стоит только что-то дать и рабочие вцепятся и не отпустят, пока не заберут все, что это их исходная цель — забрать всё и «пожить». И ни одна политическая сила в России не смогла и не захотела выступить переговорной площадкой и арбитром в этом споре — а итогом стала Гражданская война, в ходе которой погибло до десяти миллионов человек, а производство в некоторых отраслях — упало в двадцать раз. В СССР же — за попытку рабочих просто заявить о своих правах — по ним открывали огонь еще при Хрущеве.

Струве пытался соединить левые требования социальных прав и гарантий с правой, пророссийской внешней политикой. Он пытался нащупать почву для компромисса масс и элит, чтобы элита понимала, что взамен на социальные гарантии она тоже должна что-то получить. Условно говоря, чтобы будущее установление нового строя не сводилось к тому что богатые должны потерять а бедные получить и более ничего. Он пытался выбить почву из под ног крепчающей правой реакции, предупреждал о том что интеллигенция не должна быть космополитичной, пытался переманить в лагерь реформаторов и часть элиты. Безуспешно.

После революции — Струве оказался в Крыму и будучи последним министром иностранных дел России, договорился с Францией о признании правительства Врангеля, что позволило спасти десятки тысяч жизней.

Во время эмиграции — Струве пытался создать идейную платформу для появления в России политического православия — христианско-демократической или христианско-социальной партии. Понятно, что он искал возможных новых поводырей для народа, если уж в России настолько плохо выполнила эту роль интеллигенция.

Струве — не смог стать крупным политиком как Милюков или Гучков. Но он ценен тем, что он первым из крупных мыслителей того периода — не просто порвал с революцией, но и усомнился в способности и праве русской интеллигенции возглавлять нужные России преобразования. Он же первым предположил, что в случае победы революции — Россия именно по вине интеллигенции — рискует снова скатиться в несвободу.

А спустя сто лет — уже другой крупный философ, Мераб Мамардашвили — признал полный провал интеллигенции:

Думаю, что интеллигенция не выполнила свою функцию и роль: вместо того, чтобы бороться с уже привившимися дурными качествами, ложно понятым патриотизмом, отсталостью, влюбленностью в себя, спесивостью, убежденностью, что мы самые хорошие, самые умные, самые красивые, и никто другой нам не нужен, интеллигенция подыгрывала порокам, укоренившимся в народе. Подыгрывала, вместо того, чтобы выполнять функцию, возложенную на нее еще в XIX веке и выраженную Якобом Гогибашвили в следующих словах: "Интеллигенция призвана создать нового грузина. Грузина, который будет свободен от провинциальной самовлюбленности, кичливости и позерства". Идея нового грузина — это структурирование по национальным принципам нашей свободной политической, хозяйственной и культурной жизни. Для этого грузинский народ сперва должен внимательно посмотреть на себя в зеркало, устыдиться своего облика бахвальства и бездельничанья, своих рабских реакций и стереотипов, устыдиться своих умерших и задуматься: кем я был все эти годы? Что я делал, кому верил, за кем шел? Должен содрогнуться от стыда и отвращения, и тогда перед ним откроется путь к свободе. Свободе, которую надо построить, так как лишь от прочувственного стыда родится энергия возрождения.