Империя, которую мы потеряли. Книга 1 - [71]

Едва ли не важнейшим катализатором социальных взрывов и 1905 и 1917 годов были студенты. Правительство и студенты, начиная с конца 19 века, находились в состоянии необъявленной войны, ВУЗы превратились в рассадники революции, а любой городовой в ответ на вопрос, кто является врагом государства, должен был рявкнуть: "жиды и скубенты, Ваше Превосходительство!" Хуже того — революция как раз и произошла, когда те студенты 1880-х, 1890-х годов стали взрослыми и сумели занять важные посты в государстве. Читая мемуары, то и дело натыкаешься на признания: я учился в университете, и там понял, что власть преступна, мне дали прочитать Маркса, долой самодержавие, я участвовал в кружке, сочувствовал арестованным… и так далее, и тому подобное. Даже те, кто не арестовывался, не ходил на митинги, не участвовал в кружках, не ушел в террор — и те не могли уже считаться полностью надежными, потому что со студенческих лет в них было заронено семя сомнения.

С чего это все началось, и кто сделал первый шаг — вряд ли мы это сейчас узнаем. Важно знать, что Россия не была в этом смысле уникальна, если читать Цвейга, то мы натыкаемся на описание студенческих побоищ как истока фашизма. Но проблему власть решить так и не смогла, пойдя по пути запретов, увольнения популярных профессоров, издания диких указов типа «О кухаркиных детях», отсекающих возможность получения высшего образования для целых социальных групп. Были запрещены землячества, кассы взаимопомощи — кстати, университетские условия сыграли немалую роль в радикализации В.И. Ленина.

Автор немало читал мемуаров, полагаю, одну из лучших картин начала революционного брожения в среде молодежи дала Ариадна Тыркова-Вильямс. Ее мы и процитируем (На путях к свободе).

…

На огульную враждебность оппозиции власть отвечала так же, только несравненно более властным, огульным недоверием к общественным силам. С особым, нескрываемым раздражением относилась власть к земствам и университетам. Это были рассадники общественного мнения, а правительство самое существование общественного мнения считало нежелательным. Университеты действительно были школами, где накапливались не только знания и умственные навыки; там же складывались определенные течения, вырабатывалось миросозерцание, завязывались кружковые связи, заменявшие недозволенные партийные группировки. Профессора пользовались и у молодежи, и в обществе исключительным авторитетом, не только научным. На них оглядывались, от них ожидали руководства. Такой сложился порядок, вернее, беспорядок на Руси, что правительство не доверяло профессорам, профессора фрондировали, а студенты бастовали. Это не было русским изобретением. Так бывало и в других странах, где не было политической свободы. Но в Европе студенческие дела не брались всерьез. В России обе стороны придавали им значение. Правительство тревожилось, общество злорадствовало. В сущности, это были ребяческие забавы взрослых шалунов, на которых оппозиции негоже было опираться, из-за которых самодержавию не стоило волноваться. Придавать им значение было плохой политикой.

Власть, точно нарочно, восстановляла против себя академические круги. Вместо того чтобы использовать знания способных людей, которые были так нужны России, правительство отбрасывало их от просветительской деятельности. Некоторые, как П.Г. Виноградов и М.М. Ковалевский, уезжали за границу и там находили себе приложение и почетное признание. Их появление в университетах Англии и Франции в глазах Запада было доказательством отсталости и реакционности царского правительства, которое не умеет ценить людей науки. Другие, как Владимир Соловьев, оставались в России, попадали в полутень, теряли прямую связь с молодежью, возможность влиять на нее.

Случай с Владимиром Соловьевым, который из-за одной лекции, особенно не понравившейся министру просвещения, навсегда потерял доступ к студентам, — один из самых печальных примеров правительственной близорукости. Это вроде тех цензурных притеснений, которые заставили другого православного писателя, Хомякова, монархиста и славянофила, печатать некоторые свои произведения за границей. Соловьев был глубоко верующий христианин, философ, умевший ясно и увлекательно писать о сложных религиозных предметах. В нем был и талант и пламень. Он был, казалось, призван пробудить в русской образованной молодежи угасающий христианский дух.

Его от этой молодежи отогнали, но призвание свое он осуществил, главным образом позже, уже после смерти. Его слова заставили многих впервые подумать о Боге. Через его влияние прошли почти все русские богословские мыслители первой половины века. Но его при жизни отогнали от молодежи. А бездарных законоучителей, которые только усиливали отчуждение молодежи от церкви, поощряли.

…

Не частые и не многолюдные писательские сборища были только одной из ячеек, где вырабатывался и копился революционный динамизм. Университеты были более приметными, более влиятельными и шумными центрами оппозиционной деятельности. Уже в конце XIX века прошли волны студенческих сходок и забастовок. Молодежь часто против чего-нибудь протестовала, останавливая всю академическую студенческую жизнь, увлекая за собой профессоров, которые и сами сочувствовали студенческому движению. В 1899 году были довольно шумные забастовки. Несколько зачинщиков было арестовано. Казалось, на этом все и кончится. Но правительство неожиданно приняло меры, по тем временам казавшиеся очень суровыми. Студентам закон разрешал отбывать воинскую повинность после окончания высшего учебного заведения. На этот раз арестованных забастовщиков заставили сразу отбывать повинность. В этом распоряжении увидали возвращение к временам Николая I, хотя тогда студентам за вольнодумство забривали лбы и на долгие годы отсылали их рядовыми в Кавказскую действующую армию. С этого момента около университетов все время шли беспорядки.