Империя, которую мы потеряли. Книга 1 - [25]

Огромные деньги приводили к тому, что Киев на рубеже веков рос и застраивался активнее, чем Москва, а Одесса претендовала на статус экономического центра всего региона. Победа в Великой Войне должна была открыть рынки Балкан и Ближнего Востока.

Но и там, особенно в Запорожье, огромную роль играли немцы. Правда, в отличие от севера — в большинстве своем это были местные немцы, переселившиеся еще во времена Екатерины II. Но до таких глубин мало кто докапывался — немцы и немцы.

Третий район такого же уровня — пытались строить, но не смогли — на Дальнем Востоке. Русско-Японская война была именно про это.

Эти экономические районы, а особенно Северный, были тесно и плотно связаны с европейскими рынками — теснее, чем этого требовала безопасность страны. Например, все знают, что февральская революция началась с хлебных бунтов в Петрограде, но мало кто знает — а почему, собственно, стало такой проблемой продовольственное снабжение Петрограда? А потому что Петроград до войны снабжался хлебом и мясом не из России, а преимущественно из Пруссии, где хлеб был дешевле, а плечо подвоза намного короче, чем если, к примеру, везти с Поволжья. И когда началась война — с одной стороны прекратился подвоз из Пруссии, а с другой — не было ни мощностей железной дороги, ни инфраструктуры (элеваторов например), чтобы снабжать продовольствием один из крупнейших городов мира. Причем если в 1907 году в Петербурге жило 1310 тыс. человек (десятый город мира), то к 1917 году численность его населения дошла до 2,5 миллионов, а кто-то называет цифру и 3,0 миллиона временных и постоянных жителей. Представьте себе, что численность населения вашего города за десять лет удвоилась — какой будет бардак с коммуналкой и вообще со всем? И сколько будет недовольных?

Вопрос — что оставалось Москве и остальной России.

Немного. Относительно немного. Да, была и промышленность, был например Иваново-Вознесенск с его текстилем. Был Урал, был Поволжский промышленный район, была нефть Баку. Но, не имея прямого и дешевого выхода на куда более богатые экспортные рынки, принужденные работать на казенном заказе и обслуживать глубинную Россию, где уровень покупательской способности был в несколько раз ниже, чем в Европе — они прозябали. Даже экономического общения между этими двумя частями одной страны было не так и много.

Что еще хуже, в Петрограде находился основной банковский капитал, который занимал дешевые деньги на международных рынках и пускал их во внутренний оборот (сто лет прошло, а ничего не меняется). Получалось, что они «грабят Россию в интересах немецкого и французского капитала». И ведь не скажешь, что это неправда.

Таким образом, в Москве, по вполне объективным причинам зрела фронда. Она выражалась в антинемецкой пропаганде, которая имела место и до 1914 года, а с другой стороны — в требованиях политического представительства.

Великая война смешала все карты. С одной стороны, была потеряна часть Северного района — все, что было в районе Варшавы. С другой стороны, реформы Столыпина привели к уверенному росту благосостояния части крестьянства. По воспоминаниям — перед войной детей богатых крестьян — отрубников уже было не отличить от детей помещиков, они так же одевались, так же питались, получали образование. Это был новый альтернативный рынок и на его обслуживании московский капитал заработал достаточно много. А экономическая мощь — рано или поздно перерастает в политические требования. Требование парламента и конституционной монархии — это, в сущности, требование к Романовым считаться со всей остальной страной и развивать ее равномерно.

Война породила еще одну, смертельно опасную для страны тенденцию. Русский капитал ждал массовой конфискации и перераспределения имущества и активов немцев в России. Причем всех немцев, не только подданных кайзера, а вообще всех, кому не повезло с именем и фамилией (возможно, и евреи бы под раздачу заодно попали). Планировался «большой хапок» по масштабам сравнимый с приватизацией 90ых и временами «семибанкирщины». Николай II явного обещания, что это будет, — не дал. Тем самым он моментально поставил против себя весь русский торгово-промышленный класс. Тут, видимо, и англичане постарались — подсказали, что если будет полновластный Парламент, то подобный «большой хапок» или большой передел можно будет провести через Парламент, выражающий «волю народа». А чтобы эта воля была правильной — в ожидании большой конфискации, русский торгово-промышленный класс проплатил оголтелую газетную кампанию, направленную и против Николая II и против немцев вообще. Отсюда же — старательно внедрявшийся в то время миф, что абсолютно все немцы, живущие в России, являются предателями. И потому массовая конфискация имущества у них будет законной и справедливой. Пробой сил стал немецкий погром в Москве 1915 года, которому не препятствовала полиция — отрабатывалась методика вытеснения немцев, заставления их бежать от «народного гнева». Отсюда и идиотские брошюры про германский шпионаж с «коровами».

В конце 1916 года — тем, кто организовывал и проплачивал кампании в прессе — удалось добиться своего. К борьбе русской элиты против элиты немецкой и криптонемецкой — присоединилось простонародье, переняв антинемецкие лозунги и антинемецкие обвинения. Этими лозунгами и обвинениями удалось дискредитировать трон, заставить народ поверить в предательство Александры Федоровны (что было полным бредом) и самого Государя. Верили в какой-то тайный провод между Царским селом и Берлином. Что удивительно, основным подхваченным обвинением было обвинение в сепаратных переговорах и сепаратном мире — хотя, казалось бы, какое дело крестьянскому призывнику до этого и как он может быть против сепаратного мира и возможности живым поехать домой. А ведь смотри — прониклись, подхватили. Хотя сепаратный мир был опасен больше для торгово-промышленного сословья — он означал, что хапка немецких активов не будет, а деньги, потраченные на антинемецкую и антиромановскую пропаганду — пропали. Хуже того — условием сепаратного мира могло быть возобновление русско-германского торгового договора, не продленного в 1914 году и дававшего немецкому бизнесу привилегированные условия для торговли в России. Русский же бизнес конкурировать с немецким не мог и главное — не хотел.