«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу - [4]

— И все-таки, — говорит он Олу, — надо бы потолковать.

Ол хмыкает в ответ и начинает, не распечатывая, перебирать конверты; большую часть бросает в сторону камина и подталкивает к электрическому пламени. Филдинг стоит у Ола над душой, и тот наконец вскрывает какой-то скромный конверт и поднимает глаза на двоюродного брата, который подхватывает свой кейс и возвращается к открытому окну, чтобы в очередной раз проверить тачку.

— Эй, Танго, — окликает Санни, уставившись на большой палец своей руки. — Угадай, какое место херовей всего порезать бумагой?

Они с Ди прекратили толкаться локтями и сидели, потирая ребра.

— Без понятия, — отвечаю. — Может, глаз?

— Нет, старый, — говорит Санни. — Правильный ответ — член. Если прямо по головке да вдоль щели — вот и будет самое херовое. Так-то!

В полном счастье парочка начинает очередной раунд борьбы локтями. На диван проливается чай. Пижон Филдинг с нескрываемой гадливостью отводит взгляд и смотрит в окно.

Ол как ни в чем не бывало перебирает оставшуюся почту, по-прежнему выкидывая чуть ли не все подряд, потом наконец вскрывает один конверт, некоторое время изучает письмо и запихивает его в задний карман джинсов.

Тем временем Санни отскочил от Ди — и правильно, ее локотки поострей будут — и, присев на корточки у камина, стал разглядывать отбракованную почту.

— Олбан, — читает он вслух, подняв затянутый в целлофан рекламный конверт, весь в официальных штампах и адресованный лично Олбану — верный признак крупной, процветающей компании. — Тебя и вправду так зовут, Громила? Вот так имячко, епта! — Он одаряет Ола неполнозубой улыбкой и поднимает кипу ненужных фирменных конвертов. — С этими все, Ол?

— Все, можешь забирать, — говорит Ол, поднимаясь. Он смотрит на своего двоюродного брата. Где-то на улице завыла сигнализация, но Филдинг не дергается — видно, знает голос своей тачки. Он опускает кружку на подоконник.

— Теперь-то мы можем поговорить? — спрашивает он.

Ол вздыхает.

— Можем. Прошу ко мне в кабинет.

Наконец-то он выводит родственника из этой загаженной, прокуренной гостиной, и они пробираются по тускло освещенному, узкому коридору, где вдобавок ко всему прочему хранится рулон утеплителя и громоздятся картонные коробки. Подошвы липнут к полу, как в дешевом ночном клубе. Возле кухни жмется пара тощих, боязливых дворняг, а на высоте плеч в стене обнаруживается дыра размером с кулак. Они заходят в маленькую, пустую каморку; на окне — прихваченная гвоздями тонкая тряпица. Ол поднимает эту незатейливую занавеску и цепляет ее за верхний гвоздь, чтобы было посветлее.

Тут нет ни ковра, ни другого покрытия, даже линолеума нет — просто голые доски, нешлифованные, шершавые. Все стены разного цвета. На одной — полусодранные обои с картинками из сериала «Пауэр-рейнджерс», а под ними — штукатурка. Другую частично перекрасили из зеленого в черный. Третья будто бы залеплена серебряной фольгой, а четвертая — какая-то белесая, причем изрядно засалена. У плинтуса валяется спальный мешок, рядом накренился огромный рюкзак камуфляжной расцветки, из которого вываливается всякое барахло, а дальше — небольшой хромированный стул с тряпичной обивкой, родом, судя по всему, из далеких семидесятых. Ол смахивает со стула на пол какое-то шмотье.

Сиденье хлипкого на вид стульчика обтягивает коричневый вельвет. Коричневый вельвет в пятнах. Коричневый вельвет в пятнах, из-под которого выглядывают клочки серого поролона, особенно пышные по краям, где разошлись швы.

Ол говорит:

— Падай на стул, братан.

— Спасибо.

Филдинг осторожно присаживается. В комнате разит перегаром и застарелым запахом пота вперемешку с чем-то еще — то ли с освежителем воздуха, то ли с нотками мужской парфюмерии, доступной потребителям с ограниченными доходами. В углу — початая бутылка красного вина с отвинчивающейся пробкой. Сверху свисает голая лампа. На потолке огромная протечка, в четверть поверхности. Возле бутылки — торшер без абажура. Ол складывает в несколько раз спальный мешок, садится на него верхом, приваливается к стене и взмахивает рукой.

— Ну, что, Филдинг, как жизнь?

У Ола загорелая кожа и крепкое телосложение («Вот паразит, кубики на животе получше, чем у меня», — думает Филдинг), но на голове колтун, борода как воронье гнездо, физиономия помятая, а вокруг глаз какая-то болезненная припухлость, которой прежде не было. Ну, может, и была, но не столь явная.

— Жизнь — нормально, — отвечает Филдинг, но потом качает головой. — Только не здесь.

— Это почему?

— Да по всему. Слушай, я дверь прикрою, ты не против?

Олбан пожимает плечами. Филдинг закрывает дверь, возвращается, чтобы сесть на стул, но отказывается от этой мысли. Окидывая взглядом комнату, разводит руками.

— Тут ведь невозможно находиться. В этой берлоге. — Он снова осматривает комнату, чуть не содрогаясь, а потом качает головой. — Олбан, скажи мне, что ты здесь случайно. Это ведь не твоя квартира.

Олбан снова пожимает плечами.

— Мне только перекантоваться, — непринужденно сообщает он. — Крыша над головой есть — и ладно.

Филдинг изучает грязный потолок. При внимательном рассмотрении оказывается, что темное пятно слегка вспучилось.