Imperium. Философия истории и политики - [19]

В западной этноантропологии изменение образа Другого стало предметом исследования. Европа, изначально осознававшая себя как носителя культуры, цивилизации, христианства, была вынуждена защищаться и нападать, осваивать и колонизировать. Для нее Другой — это варвар, не христианин — язычник, православный, мусульманин и т. п. От такого самоопределения страдала сама Европа, и мировые войны были самой высокой ценой, которую она заплатила за гегемонистские притязания. Повторения этого следует избегать и нам, и европейцам.

Страх чужого во многом подогревается моралью. Чужие — это плохие, чуть ли не враги. Ненависть к ним во многом питается ресентиментом, возникающим в постстрессовой ситуации поражения. У нас оно вызвано распадом Советского Союза, в Европе — кризисом финансового капитализма, восстанием стран третьего мира против эксплуатации со стороны Запада. Так что моральные чувства в отношении чужих являются не совсем чистыми.

Мораль необходима, но если она претендует судить все и вся, то кто будет судить саму мораль, какая мораль является хорошей, а какая нет? Естественно, правильной кажется своя мораль. Но так невозможно договориться. Стало быть, для преодоления конфликта приходится занять внеморальную позицию. Между тем мораль царит повсюду, ею руководствуются журналисты, создающие разного рода страшилки, политики, разделяющие людей на друзей и врагов. Как известно, ею оправдываются не только революционеры, но также преступники и террористы. Получается, как говорил Лев Толстой, нет в мире виноватых. В итоге абсолютизация морали приводит либо к осуждению, либо к всепрощению.

История, как заметил Гегель, не является ареной счастья, точно так же наивна вера в государство с человеческим лицом. Именно эта детская вера и лежит в основе наших оценок современности. Однако нужно признать, что окружающая нас социальная среда не похожа на материнский инкубатор, а является сложным продуктом различных технологий. Их следует не только осуждать, но и пытаться жить с ними в согласии. Так же, как человек приспосабливается к природе, он должен приспособиться к искусственной социальной реальности, к государству, которое является если не человеческим, то сверхчеловеческим.

Статус чужого: ксенофобия и ксенофилия.

Сегодня в нашем мультикультурном мире мы стоим перед радикальным вопросом уже не о другом, а о чужом. Хуже того, под воздействием террористических актов реанимируется образ врага. Расширение национально-этнических конфликтов толкает уже почти в пожарном порядке к какому-то более эффективному решению проблемы чужого, нежели принцип толерантности. Оно ищется в двух альтернативных направлениях: во-первых, как продолжение попыток открытия общих оснований различных культур. Во-вторых, как стратегия мультикультурализма: не только по эпистемологическим, но и по моральным соображениям среди основных прав человека следует признать главное право — быть Другим. Сомнения в принципе мультикультурализма вызваны протестами местного населения, права и обычаи которого не признаются приезжими. Если раньше мегаполисы выполняли роль «плавильного тигля», то сегодня приезжие создают свои анклавы и постепенно вытесняют местное население.

С точки зрения либеральной политологии, рождение современных наций протекало под знаком вражды против того, что сословные нации назвали «отечеством», и против партикуляризма материнского языка, который по мере угасания чувства родства стал квалифицироваться как чужой. Примером прощания с символами отечества и материнского языка является рождение американской нации. Английское, французское и иное происхождение вытеснялось и забывалось. На место «народа», хотя это слово осталось в Конституции, был поставлен суверенитет нации. Однако новое национальное единство, как известно, сопровождалось элиминацией «чужих языков», оргией насилия и кровопролитной гражданской войной. В силу выполнения защитной функции национальное государство развивает не только подозрительность, но и реальные средства слежки, надзора за чужими. Как пример можно привести эволюцию таможни, разведки, политической полиции.

Считается, что нация — это политическое, а не этническое образование. Вместе с тем представители той или иной нации самоопределяются на основе языка, культуры, территории, труда и даже некоего родства, или «братства», как было написано на знаменах французской революции, К сожалению, мы живем в таком мире, где не действует завет: возлюби ближнего своего. Мир стал слишком тесным, и в нем господствует непризнание, виртуально он заражен расизмом сильнее, чем раньше. Для обеспечения мира еще И. Кант выдвинул концепцию Союза свободных наций, основанного на принципах равноправия. Спустя 200 лет после кантовского трактата о вечном мире появились такие надгосударственные организации, как Международный суд, Комиссия по правам человека и т. д. Сегодня возникли новые формы пацификации, порожденные глобализацией. Транснациональные компании, банки, издательства, информационные концерны существенно ограничивают амбиции правительств тех или иных национальных государств, разрушают их классическую державную политику. Мировая общественность также институализировалась в форме разного рода негосударственных организаций вроде Гринпис или Международной амнистии. Благодаря интеграции в международные структуры снимаются негативные последствия автономизации, а национальное государство переходит в новую фазу развития, характеризующуюся открытостью границ, заинтересованностью в сотрудничестве и обмене (экономическом, культурном, информационном) с другими странами и народами. «Союз народов», как о нем мечтал Кант, и современное «мировое сообщество» — конечно, разные вещи. Миротворческие интервенции НАТО вызывают подозрение, что универсалистский проект, на словах стирающий границу между своими и чужими, оказывается формой морального ханжества. Более того, он продолжает стратегию «маленькой победоносной войны», которая считалась политиками вроде К. Шмитта хорошим средством для поддержания боеспособности населения «первого мира».