Императорский покер - [29]

Первым это заметил один из честнейших офицеров Великой Армии, генерал Мутон, в канун… Аустерлица. Когда собравшиеся вокруг Наполеона штабные начали кадить перед ним ладаном, расписывая энтузиазм армии, радостные восклицания и т. д. (один из наиболее усердных даже заверял, что "армия с радостью пойдет маршем даже в Китай"). Мутон на все это сухо заявил так:

— Вы обманываетесь, господа, и, что самое плохое, обманываете и императора. Все те "ура", на которые вы ссылаетесь, доказывают нечто совершенно противоположное. Армия устала и желает мира, а здравицы в честь Его Императорского Величества провозглашает только лишь потому, что только он один способен этот мир обеспечить…

И далее, не обращая внимания на "незаметные" знаки заткнуться:

— Я прекрасно понимаю, сколь болезненны для вас эти мои слова, но правда именно такова. Армия находится на пределе сил. Если она получит приказ продолжать сражаться, она подчинится, но уже вопреки собственному сердцу — по принуждению. Армия проявляет столько энтузиазма в канун битвы, поскольку надеется, что завтра все закончится, и они все смогут вернуться домой.

Эти слова, лучше всего свидетельствующие о гражданском мужестве их автора (французский историк Мансерон назвал его "Кассандрой, которую Наполеон посадил в своем штабе") стоили Мутону маршальского жезла — он не получил его от Бонапарта, хотя заслуживал многократно больше, чем большинство из тех, что его получили.

Мутон несколько пересолил в своей отважном выступлении, но оказался хорошим (с точки же зрения Бонапарта, скорее, "плохим") пророком. Именно в ходе очередной войны с Россией, в 1807 году, после нескольких битв — вместо "Да здравствует император!" — выкрики: "Да здравствует мир!". В этом плане император обладал абсолютным слухом, и он понял, о чем это свидетельствует. Отчасти, виноваты были атмосферные условия, та "пятая стихия", как называли польскую грязь (кампания проходила во время весьма гадких зимы и весны), но только лишь частично.

Так что в этот раз Наполеон в меньшей степени ставил на солдатские массы, в большей степени — на маршалов. Он должен был поступить так и по иной причины: из невозможности разделиться на трех "богов войны". Операции в этой войне шли на громадном фронте, и потому отдельные корпуса большую часть времени воевали самостоятельно, или взаимодействуя друг с другом, они были лишены непосредственного надзора со стороны Наполеона. Такое происходило и перед Аустерлицем, но недолго и в очень малом масштабе. На сей раз маршалам предстояло сдать более серьезный экзамен, и, что самое интересное, они сдали его на "отлично". На это недолгое время они позабыли про вражду, поддерживали один другого и действовали заодно, словно братья. Сами они еще не устали, семьи их не бедствовали, а любовницы в любом количестве находились на месте любого постоя. И им все время было мало титулов и лавров. Потому-то в этом раунде они сделались фигурами.

В царской армии ситуация выглядела идентично, но вот причины ее выглядели по-другому. Российские солдаты не изменили своего военное мировоззрение, так как у них его вообще не было. Они всегда были автоматами, которые заводились страхом; все время они удерживались в рамках прусской дисциплины по образцу Фридриха II, о рисках которой тот же самый Фридрих II как-то сказал одному из своих генералов:

— Для меня величайшей загадкой остается то, почему я и вы остаемся в безопасности в нашем лагере.

Но они тоже были ужасно измучены, потому зимой 1806/1807 года французы на своем пути находили покрытые чудовищными рубцами трупы российских дезертиров, которых царские генералы сотнями прогоняли сквозь строй со шпицрутенами.

Тем не менее, Александр не потому положился на своих генералов и сделал их собственными фигурами в новом раунде игры. Сделал он это потому, что в прудах под Аустерлицем раз и навсегда утонула его уверенность в собственном полководческом таланте, равно как и какая-то часть веры в высшую небесную защиту. Банк Провидения его подвел. Так что, хотя формально он сохранил за собой титул — или, скорее, положение — главнокомандующего, в планы битв и кампаний Александр больше не вмешивался, сосредоточившись на управлении политическими аспектами военной игры и удержании фигур в руке.

Теперь, когда мы это уже выяснили, давайте приступим к описанию самой игры и презентации высших карт. Прелюдией к первым раздачам была коротенькая война между Францией и Пруссией.

Прусский король, Фридрих Вильгельм III, этой войны не желал, тем более, что в принципе у Пруссии для войны не имелось ни одного серьезного повода. Зато войны хотела обожаемая всем народом королева-амазонка, Луиза, а так же прусская армия, скучавшая столько времени в качестве пассивного зрителя таких замечательных военных драк. Эта армия до сих пор помнила поросшие мхом победы Фридрихов I и II, и она была свято уверена, что до сих пор является самой могущественной в Европе. Наполеон победил русских? И что в этом такого необычного? Русских разбить нетрудно. К этим "варварам из азиатских степей" пруссаки всегда относились с умело скрываемым презрением, и с гордостью повторяли ответ, который их король дал когда-то д’Аламберу, восхищенному осанкой королевского лакея: