Император Юлиан - [20]

У входа высилась массивная фигура Евсевия, окруженного глашатаями; он еще более, чем накануне, походил на огромного павлина. Со стороны мы, наверное, были похожи на статуи: все застыли в полном безмолвии. Хотя в зале было прохладно, меня от страха прошибал пот. Скосив глаза, я посмотрел на Галла: от напряжения у него подергивались уголки губ.

Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем до нас донеслись звуки труб, а затем клики "Август!", возвещавшие о приближении императора, - сначала где-то далеко и неотчетливо, потом все ближе и явственнее: "Август! Август!" У меня задрожали колени, к горлу подкатила тошнота. Внезапно тяжелые двери с треском распахнулись, и перед нами предстал Флавий Юлий Констанций, Август Восточной Римской империи. С тихим стоном Евсевий припал к его стопам и, обнимая колени императора, нараспев зашептал слова церемониального приветствия - мы их не слышали, так как все пали ниц перед повелителем вселенной, а он медленно и величаво прошествовал через весь зал к своему трону. Я не мог видеть моего царственного родственника, так как усердно изучал узор мозаики на полу, и лишь когда гофмаршал подал всем знак подняться, я наконец увидел, каков он, убийца моего отца.

Констанций поражал своей величавостью - это обращало на себя внимание прежде всего: даже самые обычные его движения были, казалось, тщательно продуманы и отрепетированы. Подобно императору Августу, он носил сандалии на толстой подошве, дабы казаться выше. Его лицо было тщательно выбрито, большие глаза печальны. От своего отца Константина он унаследовал большой нос и тонкие губы, придававшие его лицу брюзгливое выражение. Торс у него был красив и мускулист, ноги непропорционально коротки. С ног до головы он был закутан в тяжелую пурпурную хламиду, ниспадавшую до самого пола; голову украшала серебряная диадема, усыпанная жемчугом.

Констанций неподвижно восседал на троне, когда гофмаршал подвел к нему епископа Георгия, который радушно поздравил его с прибытием в Макеллу. Император при этом ни разу не взглянул на нас с Галлом. Отвечая время от времени епископу согласно церемониалу, он говорил так тихо, что мы не могли разобрать ни слова.

Наконец настал наш час. Епископ Георгий подвел нас к гофмаршалу, а тот, в свою очередь, сопроводил на возвышение и представил императору. Меня охватил такой ужас, что я вновь пришел в себя только тогда, когда уже обнимал в соответствии с требованием этикета колени императора.

Откуда-то издалека долетел голос императора. Тембр голоса у Констанция был несколько выше, чем я предполагал: "Мы рады видеть нашего благороднейшего брата Юлиана". Большая мозолистая рука опустилась, крепко ухватила меня под левый локоть и помогла подняться.

На мгновение смуглое, как у перса, лицо Констанция оказалось так близко, что я смог разглядеть на нем все поры. Бросилось в глаза, что в его мягких прямых каштановых волосах уже начала проглядывать седина. Ему было всего тридцать два года, но мне он показался стариком. Помню, я подумал: каково это - быть римским императором? Знать, что твое изображение отчеканено на монетах, увековечено во множестве статуй и изображений и известно всему миру? А здесь - так близко от меня, что я ощущал тепло его кожи, - был оригинал этого известного всему миру лица, не из бронзы или мрамора, а из плоти и костей, как я и всякий другой. И я попытался представить: что же это такое - быть средоточием вселенной?

Так впервые в жизни я познал, что такое честолюбие, и это было для меня откровением. Лишь в слиянии с Единым Богом я испытал нечто подобное… Впрочем, что это я так разоткровенничался? До сих пор я ни разу никому и словом не обмолвился о том, что при первой своей встрече с Констанцием думал только о том, как было бы приятно самому стать властелином мира! Впрочем, это безумие длилось недолго. Запинаясь, я пробормотал императору ритуальные заверения в своей преданности и занял предназначенное мне место у трона рядом с Галлом. Вот и все, что сохранилось в моей памяти от этого дня.

Констанций прожил в Макелле неделю, занимаясь государственными делами, а в свободное время - охотой. В день приезда он долго о чем-то беседовал с епископом Георгием, после чего, к вящей скорби епископа, император больше не обращал на него внимания. Хотя каждый день мы с Галлом ужинали за одним столом с Констанцием, он ни разу с нами не заговорил.

Я уже начал опасаться самого худшего, однако Галл, который ежедневно виделся с Евсевием, заверял меня, что у евнуха на нас самые лучшие виды. "Он уверен, что в этом году нам позволят прибыть ко двору - во всяком случае, мне. Еще он говорит, в Священной консистории ходят слухи, что меня назначат цезарем Востока. - Галл был вне себя от восторга. - Тогда я буду жить в Антиохии, и у меня будет свой двор! Да, для этого стоило родиться на свет!"

К моему глубокому удивлению, Галл сумел произвести на всех благоприятное впечатление, хотя с епископом он всегда был строптив, а со мной и учителями - настоящий деспот. Однако, попав в придворную среду, он совершенно преобразился. Он шутил, льстил, очаровывал. Благодаря природным способностям царедворца, он сумел подобрать ключ ко всем членам Священной консистории - совета при императоре. Лишь Констанций оставался глух к его чарам. Наш венценосный брат ждал своего часа.