Император Павел I. Жизнь и царствование - [25]

Чем бы кончилось это печальное дело о престолонаследии, можно сказать утвердительно только одно, что настойчивость императрицы могла бы в конце концов поставить Павла Петровича в тяжелое положение: ходили слухи, что 1-го января 1797 г. будет обнародован весьма важный манифест и что сам Павел Петрович будет арестован и отправлен в заключение в замок Лоде.

Трудно сказать, какие чувства при таких слухах волновали Павла Петровича в это время и хорошо ли жилось ему в Гатчине осенью 1796 года. 5 ноября он обедал с Марией Феодоровной и приближенными ему лицами на Гатчинской мельнице, когда внезапно явился туда из Гатчины арендатор ее, Штакеншнейдер и, найдя у себя великого князя, сообщил ему, что в Гатчину явился курьер с известием о тяжелой болезни императрицы Екатерины.

Прибыв в Гатчину, Павел Петрович нашел там графа Николая Зубова, присланного братом его кн. Платоном в наследнику с известием об апоплексическом ударе, постигшем императрицу. Зубов, увидя наследника не шел, а бежал к нему с открытой головою, пал пред ним на колена и донес о безнадежном состоянии императрицы. Великий князь переменяет тогда цвет лица и делается багровым, одной рукой поднимает Зубова, а другой, ударяя себя в лоб, восклицает: «какое несчастие!» и проливает слезы, требует карету, сердится, что нескоро подают, ходит быстрыми шагами вдоль и поперек беседки, трет судорожно руки свои, обнимает великую княгиню, Зубова, Кутайсова и спрашивает самого себя: «Застану ли ее в живых?» Словом, был вне себя… Опасались, чтобы быстрый переход от страха к неожиданности не подействовал сильно на его нервы. Кутайсов жалел впоследствии, что не пустил великому князю немедленно кровь. Тем не менее, Павел, очевидно, не вполне доверился и Зубову, и поехал в Петербург лишь тогда, когда явился в нему нарочный от гр. Салтыкова, сумевшего и на этот раз победоносно выйти из дворских затруднений. В пятом часу пополудни Павел Петрович, сопровождаемый супругой своей и некоторыми из гатчинцев, уже выехал из Гатчины в Петербург. В Софии встретил он Ростопчина, явившегося посланцем от великого князя Александра Павловича и приказал ему следовать за собою; кроме Ростопчина, цесаревича встретили на пути его от Гатчины до Петербурга до 25 курьеров, все с одним и тем же известием. «Проехав Чесменский дворец, — рассказывает Ростопчин, — наследник вышел из кареты. Я привлек его внимание на красоту ночи. Она была самая тихая и светлая; холода было не более 8°; луна то показывалась из-за облаков, то опять за оныя скрывалась. Стихии, как бы в ожидании важной перемены, пребывали в молчании и царствовала глубокая тишина. Говоря о погоде, я увидел, что наследник устремил свой взор на луну и, при полном ее сиянии, мор я заметить, что глава его наполнились слезами и даже текли слезы по лицу. С моей стороны преисполнен быв важности сего дня, предан будучи сердцем и душою тому, кто восходил на трон Российский, любя Отечество и представляя себе сильно все последствия, всю важность первого шага, всякое оного влияние на чувство преисполненного здоровьем, пылкостью и необычайным воображением самовластного Монарха, отвывшего владеть собою, я не мог воздержаться от повелительного движения и, забыв расстояние между ним и мною, схватив его за руку, сказал: «Ah, Monseigneur, quel moment tour Vous!» На это он отвечал, пожав крепко мою руку: «Attendez, mon cher, attendez! J’ai vécu quarante deux ans. Dieu m’a soutenu; peut-être donnera-t-il la force et la raison pour supporter I’état auquel Il me destine. Espérons toute de Sa bonté».[26]

В Петербург великокняжеская чета прибыла в 8¹/₂ часов вечера. В Зимнем дворце собравшиеся придворные и высшие правительственные лица встретили Павла уже как государя, а не наследника. Пример для всех подали великие князья Александр и Константин Павловичи, явившиеся к отцу в гатчинских своих мундирах, в которых прежде они не смели показываться при дворе Екатерины.

Даже заклятые недоброжелатели Павла Петровича, после некоторого размышления, должны были прийти к заключению, что думать об устранении его от престолонаследия было возможно лишь при жизни Екатерины. «Но, — заключает Болотов, — даже тогда все трепетали и от помышления одного о том, ибо всякий благомыслящий сын отечества легко мог предусматривать, что случай таковой мог бы произвести бесчисленные бедствия и подвергнуть всю Россию необозримым несчастьям, опасностям и смутным временам и нанести великий удар ее славе и блаженству и потому чистосердечно радовался и благословлял судьбу, что сего не совершилось, а вступил на престол законный наследник, и вступление сие не обагрено было ни кровью, ни ознаменовано жестокостью, а произошло мирно, тихо и с сохранением всего народного спокойствия. Все радовались тому и не сомневались уже в том, что помянутая молва (о нежелании императрицы оставить престол своему сыну) была пустая».

По прибытии в Петербург Павел Петрович и Мария Феодоровна, прежде всего, отправились в умиравшей императрице. Видя мать свою лежащей без движения, великий князь отдался, по свидетельству современников, глубокой горести: он плакал, целовал у нее руки и, вообще, проявлял все чувства истинно любящего сына. Ночь великий князь провел в смежном со спальной Екатерины угольном кабинете, куда призывал всех, преимущественно гатчинцев, с кем хотел разговаривать или кому что либо приказывал, так что все эти лица поневоле должны были проходить мимо умиравшей государыни. Это была первая неумышленная ошибка Павла Петровича, давшая повод его врагам обвинять его в неуважении к матери. Вообще весь дворец ночью наполнялся постепенно прибывавшими, по приказанию Павла, гатчинцами, появление которых в их своеобразных формах во внутренних комнатах дворца возбуждало всеобщее удивление придворных, шепотом осведомлявшихся друг у друга о «новых остготах», дотоле невиданных даже в дворцовых передних.