Император Наполеон - [181]
Главным занятием императора на корабле в течение всего более чем двухмесячного «пути в преисподнюю» было чтение. Он собирался было взять с собой из Парижа 10 тыс. томов, но смог увезти только 588, и лишь позднее, уже на острове, за счет «личных присылок» довел каталог своей «тюремной» библиотеки до 1814 единиц[1855]. Иногда он отвлекался от книг на игру в шахматы, занимался и карточной игрой, в которой, как запомнилось Маршану, «всегда проигрывал». Тогда же, в пути, он начал диктовать Лас-Казу свои воспоминания и старательно брал у него уроки английского языка. На палубу выходил ежедневно, с 15 или 16 часов — после обеда, и любил оставаться там один, без свиты, хотя избежать недреманого ока Маршана, всегда и везде дежурившего немного поодаль, не мог, а может быть, и не хотел.
Увидеть на палубах корабля Наполеону и людям из его свиты довелось многое, включая и то, что даже не укладывалось в их сознании как бесчеловечный рецидив средневековья. То были телесные наказания моряков. Их пороли плетьми за нарушение дисциплины — пороли на открытой палубе в присутствии команды корабля и пассажиров, так пороли, что один из недавно исхлестанных и вновь провинившихся матросов не вынес боли и страха перед ожидавшей его поркой и выбросился в море; спасти его не удалось. «Я присутствовал на одном таком наказании, — вспоминал Маршан. — я не представлял себе, что эта порка может быть такой варварской, и не мог понять, почему люди готовы терпеть подобное наказание. Мне думалось, что в результате полученной порки человек настолько деградирует, что его душа уже неспособна хотя бы как-то ощущать чувство собственного достоинства. Я склонен полагать, что подобное истязание превращает людей в животных, ибо видел одного портного, только что получившего 20 ударов плетью, но тем не менее тут же пустившегося плясать джигу. Я пришел к выводу, что есть такой сорт людей, которые могут терпеть любую порку, но которые не в состоянии, как французская нация, произвести на свет великих граждан»[1856].
21 августа «Нортумберленд» во главе своей эскадры достиг острова Мадейра, принадлежавшего союзнице Англии — Португалии. Здесь, в местном порту Фуншал, эскадра пополнила свои запасы провизии. Весь этот день с моря неистово дул ураганный ветер — сирокко, погубивший почти все виноградники острова. По воспоминаниям Маршана и О'Мира, даже мощный «Нортумберленд» «швыряло из стороны в сторону», а местные жители суеверно приписывали разрушительное вторжение к ним сирокко… Наполеону[1857].
От Мадейры до Святой Елены английская эскадра с французскими изгнанниками шла еще почти (без одной недели) два месяца, но уже ничего нового, кроме, пожалуй, приступов морской болезни да еще пойманной 90 — килограммовой акулы, внутри которой сохранились остатки одежды человека, Наполеон и его свита больше не увидели и не ощутили. Правда, однажды эскадра Кокбэрна встретилась с тремя французскими военными кораблями, и по «Нортумберленду» прошел слух, что это «флотилия, посланная для спасения Наполеона», но такой слух был сразу же опровергнут как совершенно неправдоподобный[1858] (в самом деле, кто и где мог бы узнать о маршруте «Нортумберленда» и успеть встретиться с ним в Атлантическом океане, чтобы спасти Наполеона?).
Наконец 15 октября с верхней палубы «Нортумберленда» его вольные и невольные обитатели увидели перед собой зловещую панораму острова Святой Елены, о котором английский хирург Уолтер Генри именно тогда отозвался как о «самой ужасной, самой мрачной из скал, какую только можно вообразить»[1859], а Марина Цветаева через 120 лет напишет стихи:
Действительно, по описаниям очевидцев, остров представлял собой возвышавшееся посреди моря нагромождение чернобазальтовых скал, изрезанных уродливыми расщелинами и утыканных английскими пушками. «Когда судно приближается к острову, — читаем у Эмиля Людвига, — ущелье над гаванью кажется вратами ада, а черные стены — созданными руками демонов»[1861]. Не зря «один британский писатель» подобрал для острова такое определение: «Это логово сатаны на Юге»[1862].
Пока Наполеон, его соратники и слуги высаживаются под английским конвоем на остров Святой Елены, ознакомимся с тем, что происходило в это время во Франции. Сразу скажу: если бы узники Святой Елены, вступая в «логово сатаны», знали о жертвах «белого» террора, который свирепствовал тогда на их родине, состояние их душ, и без того уже подавленное, было бы еще мучительнее.
Вот как преобразилась Франция, после того как Наполеон отрекся от престола и оставил Париж (а затем — и Мальмезон, и Рошфор). Поначалу депутаты и пэры двух палат французского парламента (в большинстве своем) тешили себя иллюзией договориться с монархами седьмой коалиции о том, чтобы Франция сама, без иностранной оккупации, могла бы конституироваться в новый порядок — без Наполеона, но и без Бурбонов. Прежде всего, уже 25 июня (в тот день, когда Наполеон отбыл из Парижа в Мальмезон), шестеро делегатов от обеих палат, которых возглавлял республикански настроенный М. Ж. П. Лафайет, спешно выехали навстречу подступавшим к Парижу войскам с предложением заключить перемирие.
