Император Крисп - [43]

Наследник престола накинулся на еду с жадностью умирающего от голода бродяги. Вино согрело ему желудок и ударило в голову.

Вскоре он почти почувствовал себя человеком — впервые с тех пор, как его опоила Оливрия… но лишь почти.

— У вас есть тряпка или губка и вода? Я хотел бы вымыться. Может, найдется и чистая одежда?

Тощий тип взглянул на Сиагрия, а тот, несмотря на всю свою спесь, вопросительно посмотрел на Оливрию. Та кивнула.

— Ты примерно моего роста и сложения, — сказал тощий Фостию. Можешь надеть мою старую тунику, я ее сейчас принесу. А кувшин с водой и губка на колышке есть в нужнике.

Фостий дождался, пока ему принесли грубую тунику из некрашенного домотканого полотна, и направился в нужник.

Туника, что была на нем, стоила в десятки раз больше той, в которую он переоделся, но столь неравнозначный обмен он совершил с великой радостью.

Вымывшись, он вышел во двор и осмотрел себя. Фостий не принадлежал к числу тех молодых франтов, что по праздникам слонялись по улицам столицы, по-павлиньи демонстрируя себя и свои наряды. И даже если бы у него появилось такое желание — как в какой-то степени оно проявлялось у Катаколона, — Крисп не позволили бы ему его воплотить. Родившись на ферме, Крисп до сих пор сохранял презрительное отношение бедняка к пышной одежде, которая ему не по карману. Тем не менее Фостий был уверен, что за всю свою жизнь не носил одежды проще.

— Видите! — воскликнул тощий, показывая на Фостия. — Сняли с парня вышитую тунику, и он стал похож на любого из нас. Ведь говорил Фанасий, благослови его Фос: избавьтесь от разделяющего людей богатства, и все мы станем одинаковы. Так мы и поступим — избавим от богатства всех. И владыка благой и премудрый нас за это возлюбит.

— Есть и другой способ сделать всех одинаковыми — позволить всем стать богатыми, — заметил Сиагрий, завистливо поглядывая на загаженную тунику, от которой Фостий с такой радостью избавился. — Если эту тряпку хорошенько выстирать, то ее можно толкнуть на рынке за приличные деньги.

— Нет, — твердо заявила Оливрия. — Если ты пойдешь ее продавать, то это будет то же самое, что кричать «Я здесь!» шпионам Криспа. Ливаний велел нам уничтожить все, что у Фостия было с собой, когда мы его похитили, и мы выполним его приказ.

— Ладно, ладно, — кисло пробормотал Сиагрий. — Только все равно жалко…

Тощий сразу встрепенулся:

— Не те у тебя мысли, не те. Фанасий что говорил: наша цель в уничтожении богатств, а не в равенстве, ибо Фос больше всех любит тех, кто ради истины божьей расстается со всем, что у него есть.

— Об этом мне никто не говорил, — ответил Сиагрий. — Если все мы станем равными — богатыми или бедными, — то перестанем завидовать друг другу, а если зависть не есть грех, то что же тогда, а?

Уперев руки в бока, он торжествующе взглянул на тощего.

— Тогда вот что я тебе скажу… — горячо начал тот, готовый, подобно любому видессианину, броситься в бой на защиту своих убеждений.

— Ничего ты не скажешь, — оборвала его Оливрия примерно таким тоном, каким Крисп произносил свои решения, восседая на троне. — Силы материализма сильнее нас. И если мы начнем ссориться между собой, то проиграем… поэтому никаких ссор.

Сиагрий и тощий дружно испепелили ее взглядами, но никто из них не осмелился продолжить спор, и это весьма впечатлило Фостия.

Интересно, какой властью над своими приспешниками она обладает?

В любом случае, реальной. Быть может, она носит амулет… но разве чары еретиков окажутся действенными? Впрочем, еще неизвестно, кто такие фанасиоты: еретики или самые что ни на есть ортодоксы.

Фостий еще не успел сформулировать ответ на любой из своих вопросов, как тощий ткнул в него пальцем и спросил:

— А что мы станем делать ночью с… этим?

— Приглядывать и караулить, — ответила Оливрия. — Завтра мы поедем дальше.

— Тогда я его на всякий случай свяжу, — заявил тощий. — Если он смоется, то хочу всем напомнить, что имперские палачи очень искусно не дают человеку умереть, когда ему лучше быть покойником.

— Думаю, нам это не потребуется, — возразила Оливрия, однако на сей раз в ее голосе прозвучало сомнение, и она взглянула на Сиагрия, ожидая поддержки. Коренастый силач покачал головой; он проявил солидарность с тощим. Оливрия поморщилась, но спорить не стала. Пожав плечами, она повернулась к Фостию:

— Я считаю, что тебя можно не связывать, но они тебе пока что еще недостаточно доверяют. Постарайся на нас за это не сердиться.

Фостий тоже пожал плечами:

— Не стану отрицать, что я долго и упорно размышлял о том, становиться ли мне одним из вас, фанасиотов, но никогда не предполагал, что меня… завербуют… подобным способом. И если вы ожидаете, что я стану радоваться подобному обращению, то, боюсь, вас постигнет разочарование.

— Ты, во всяком случае, честный человек, — сказала Оливрия.

— Да он еще мальчишка — такой же несмышленыш, как и ты, Оливрия, — фыркнул Сиагрий. — Он еще верит в то, что с ним не может случиться ничего плохого. Когда человек молод, он называет то, чего ему хочется, а на последствия ему глубоко начхать, — ведь он, видите ли, верит, что в любом случае будет жить вечно.