Император Цезарь Август. Армия. Война. Политика - [8]

и доспехи Дельдона должны были бы красоваться в храме Юпитера. Тем более это относится ко времени до 27 г., когда Красс явно обладал собственным империем, без которого были бы немыслимы его аккламация и триумф. Но факт остается фактом — четвертому доспеху не суждено было оказаться в древнейшем римском храме.[68] Если исходить из норм права и обычая, причину этого выяснить невозможно: те исследователи, которые принимают за чистую монету обнаружение Октавианом вышеупомянутой надписи Корнелия Косса, в сущности, считают фальшивку, рассчитанную разве что на неискушенную публику, главным аргументом в споре Октавиана с Крассом.[69]

Чтобы все-таки понять, почему Красс отказался от своей претензии, необходимо вспомнить о практике, сложившейся в годы второго триумвирата.

Полководцы триумвиров, действуя в отсутствие последних под собственными ауспициями, провозглашались императорами и имели право на триумф, но вот реализовать это право могли лишь с разрешения начальства.[70] Срок полномочий триумвиров истек, как известно, еще до решающей схватки Антония с Октавианом, но последний формально не сложил эти чрезвычайные полномочия ни в 33-м, ни в 32 г. до н. э. Вполне возможно, что он продлил свою верховную власть еще на пятилетие, до 27 г. до н. э.[71]

Эта гипотеза, авторство которой принадлежит О. Шульцу, позволяет объяснить главную причину неожиданной уступчивости Красса. Хотя «третий триумвират» Октавиана не нашел отражения в нарративных источниках (из-за крайней непопулярности этой магистратуры, с которой у римлян были связаны самые мрачные воспоминания об ужасах гражданских войн), но понятно, что в исключительных случаях Цезарь-младший мог напомнить любому о своей неограниченной власти и потребовать повиновения.[72]

Случай с Крассом был именно такого рода: хотя, строго говоря, прямых доказательств наличия этого конфликта нет, но отношение Октавиана к победоносному проконсулу было вполне определенным. Принцепс, заботливо перечисляя уже в конце собственной жизни свои достижения, умолчал об отбитых Крассом у варваров римских знаменах.[73] Точно так же Август обошел молчанием целую военную кампанию, относившуюся к началу деятельности Красса на Балканах, — его боевые действия против даков. Можно согласиться с Андрашем Мочи, «открывшим» эту войну, что ответ на эту загадку достаточно прост: покорение даков было частью внешнеполитического наследия Цезаря, на которое не должен был посягать никто, кроме самого Октавиана. Красс, дерзнувший сделать это, был наказан забвением.[74]

Из этой истории Август, несомненно, сделал соответствующие выводы.[75] Если от Красса действительно исходила опасность, то устранить ее, похоже, удалось лишь потому, что Октавиан сохранял унаследованные от времени триумвирата чрезвычайные полномочия. Намеченная нормализация управления государством должна была предусматривать гарантию невозможности повторения ситуации 88 и 49 гг. до н. э., когда мятежные полководцы повели свои армии на Рим и захватили политическую власть.

С другой стороны, для обеспечения собственного положения Август тоже должен был надежно контролировать всю армию. Тот факт, что решить эту проблему ему удалось только в 23 г. до н. э., доказывает: курс Августа на привлечение к сотрудничеству с новым режимом представителей нобилитета имел и неприятную для принцепса сторону — необходимость учитывать республиканский консерватизм уцелевших аристократов.[76]

Еще один урок, извлеченный правителем: впредь на крупные посты в римской военной иерархии должны были назначаться только лица, доказавшие свою безупречную лояльность. Это было тем более необходимо, что в 20-е гг. далеко не все сенатские провинции были демилитаризованы — тот же Красс командовал четырьмя-пятью легионами и примерно равным им по численности количеством вспомогательных войск.[77]

Глава 3 Выбор цели

1. Испанский поход

Проведя в начале 27 г. до н. э. реформу государственного управления, Октавиан (теперь уже Август) в ореоле самых невероятных слухов о его воинственных намерениях покинул Рим и отправился на север. Проведя довольно много времени в Галлии, в 26 г. он наконец прибыл к армии — на испанский театр военных действий.

Со времен Ганнибала Пиренейский полуостров был для римлян «горячей точкой» их державы. В годы гражданских войн испанская земля не раз становилась убежищем и резервом сил для опальных римских политиков — от Сер-тория до Секста Помпея. Октавиан-триумвир не раз посылал в Испанию своих лучших полководцев, а с наступлением мирного времени решил взяться за дело сам.

Внешне испанская кампания Августа во многом напоминает его же иллирийские войны 35–33 гг. до н. э.: та же фактически неспровоцированная агрессия, то же стремление громким рекламированием военных достижений в очередной раз привлечь на свою сторону общественное мнение Рима, такие же горы, населенные воинственными, но разобщенными и отсталыми племенами.

Поводом для вмешательства римлян в дела свободных племен стали обычные межэтнические распри (Flor. И. 33. 46–48), т. е. Август воспользовался первым подходящим предлогом, чтобы пустить в ход машину агрессии. Нельзя не согласиться с Г. Ферреро, что эта война «вовсе не была так важна, чтобы требовать присутствия командующего всеми вооруженными силами империи».