Император Бубенцов, или Хромой змей - [58]

– Да я-то что? – посетитель обернулся к Шлягеру. – Они-то, избранные, почему попросили меня вечеринку устроить в столице? Здесь вольнее. У них в провинции к делам этим отношение пока ещё патриархальное. Народ серый, грубого нрава.

– В глубинке чуть что – в морду норовят, – поддержал Шлягер. – Между тем коллектив ваш, может быть, весьма достойный.

– Да как сказать… Не то чтоб очень уж и достойный, – признался Ян Кузьмич.

– Что так?

– Да так уж. Много я перевидал швали, но чтоб до такой степени…

– Ясно. Где мероприятие планируете?

– Ресторан «Парадиз». Завтра, в шесть вечера.

– Отлично! Сейчас мы с вами договорок оформим! Но! С учётом, что Ерофей Тимофеевич будет работать в деликатной сфере… Сами понимаете. Помада, румяна, бусы, каблуки. Прочие причиндалы.

– Унизительно, в некотором смысле, для самолюбия, – вставил Ерошка.

– Добавим, – с вежливой уступчивостью кивнул сообразительный посетитель. – Вы только уж оденьтесь соответственно. Не подведите. Что-то такое воздушное, кружевное… Они любят.

– Понимаем-с. – Адольф оживился, снова подмигнул Бубенцову. – Начнём с лёгкого юмора. Двусмысленности, шуточки, цветочки. А ягодки уже ближе к концу.

Приняв заказ, уточнив напоследок кое-какие мелочи, Шлягер вызвался проводить Яна Кузьмича. Ушёл с ним под руку, клонясь к плечу, что-то доброжелательно нашёптывая.

– Новое поприще, – сказал Шлягер, возвратившись через минуту.

– Странный тип этот Ян Кузьмич, – заметил Ерошка.

– Банкир, – пояснил Шлягер. – Со всего ссудный процент взимает, тем и живёт. Курочка по зёрнышку клюёт.

Склонился над столом, занялся сценарием. Шевелил толстыми губами, морщил лоб, причмокивал, приборматывал. Иногда хлопал себя по бокам, сдержанно посмеивался. Вероятно, придумав колкую репризу. Бубенцов поднял голову.

– Чем плоха теперешняя жизнь? Чем? – вырвалось у Ерошки. – И неизвестно, что там будет, в будущей-то. Не хочу никакого нового поприща! Не хочу власти!

– Вас, кажется, особо не спрашивают.

– А я не хочу!

– Или вы делаете необходимое нам дело свободно и добровольно, – мрачно сказал Шлягер, – или сделать то, что необходимо, принудят вас обстоятельства.

Всю вторую половину рабочего дня спорили над сценарием. Бубенцову не понравилось начало, придуманное Шлягером.

– Нельзя вот так вот сходу в лоб: «Петухи!» – горячился Ерошка. – За такое знаешь что полагается на зоне?

– То на зоне, друг мой! Здесь же весёлая европейская вечеринка. Я бывал в Веймаре. Поверьте моему опыту, – мягко возражал Шлягер. – Ну, хорошо, давайте смягчим. Вписываем «уважаемые». Вспомните ставку гонорара! Вы тут жаловались, что вам денег недостаёт!

– Ладно, – вздыхал Бубенцов. – Но вот ты дальше написал: «Здравствуйте, геи и гейцогини»…

В спорах и исправлениях день постепенно угас, склонился к вечеру. Ужинали здесь же, в офисе. Это было удобно. Предприимчивый Шлягер в первые же дни договорился с больничной кухней. Кормили недорого, скромно, но зато пищей здоровой, диетической. Пластмассовый столик без скатерти. Дежурная рыбная котлетка, пшённая каша, кусочек серого хлеба, тёплый чай.

Глава 3. Сила слова

1

Давно, давно уже подмечал чуткий ко всяким переменам Бермудес, что новыми интонациями оснащена была теперь речь Бубенцова. Всё чаще оглядывался в изумлении Тарас Поросюк, поражённый некоторыми невиданными прежде нюансами, которые стали проскальзывать иногда в словах и поступках Ерошки Бубенцова. Ладно бы, то происходило во хмелю, когда всякий человек становится немного храбрее, благороднее и заносчивее, чем есть. Но Бубенцов был трезв. Вернее сказать, был как бы постоянно слегка навеселе от того хмеля, что таинственно вырабатывался сам собою в его голове. Кажется, характер его всё-таки переменивался! Тарас Поросюк ждал только момента, чтобы публично обличить Бубенцова.

Два-три раза довольно грубо прикрикнув на совершенно незнакомых людей, Ерошка обнаружил, что люди ничуть не обижаются. По-видимому, чуяли и признавали законность превосходства, которым обладает человек, наделённый славой и богатством. И, подметив это, Ерофей Тимофеевич уже нарочно педалировал, добавлял властности в тембр своего голоса.

Как-то без всякой надобности приостановившись у стройки, опустил стекло, поманил пальцем рабочего:

– Слышь, мужик! Принеси-ка мне… вон ту вон хрень.

Рабочий, ни слова не говоря, пошёл к трактору, вытащил из-под колеса толстую доску в потёках засохшего бетона. Принёс, держал на весу. Ерошка, прищурившись, оглядывал.

– Поверни той стороной. А так? Нет, не годится. Обратно неси.

И тот, тяжело чавкая по глине резиновыми сапогами, унёс, швырнул в грязную колею.

Поначалу готовность людей подчиняться приказам удивляла и забавляла, но очень скоро Бубенцов стал принимать это как должное. Бубенцов познал силу и власть человеческого слова.

2

Двое старых друзей сидели в «Кабачке на Таганке», на привычном своём месте, ожидали третьего. Через час всем троим надлежало быть в ресторане «Парадиз».

– Прежде он не позволял себе опаздывать, – проворчал Бермудес. – Слаб оказался в коленках. Подломила слава.

– Известно, хам.

Напоминание про чужую славу расстроило и озлобило Поросюка.

Приятели, кажется, завидовали Бубенцову. Оба нынешним утром вернулись из Киева, не выспались в поезде и были сердиты. Поросюк время от времени вытягивал шею, сглатывал слюну, его тошнило.