Имидж старой девы - [92]

– А как я узнаю, что с тобой все в порядке? – встревоженно спрашиваю я.

Лифт останавливается.

– Позвоню, – обещает Бертран, открывая передо мной дверцу.

– В любое время, слышишь? В любое время ночи! – Я оборачиваюсь, хватаю его за руку. – Обещаешь? А то я не усну!

– Хотел бы я этим воспользоваться… – выдыхает Бертран мне прямо в губы.

Я уже упоминала, что мы как раз стояли напротив нашей квартиры: Бертран – в лифте, я – на площадке? И это не мешало нам упоенно целоваться. Но надо же такому случиться, чтобы Морис именно в этот миг проходил по коридору мимо входной двери! Что ему там почудилось, не знаю, только он распахнул двери настежь… И разумеется, Маришка, которая моталась по квартире туда-сюда с нашей неугомонной аяйкой, тоже оказалась тут как тут.

И она тоже увидела нас с Бертраном…

Немая сцена в «Ревизоре» показалась бы просто оглушительным воплем по сравнению с тишиной, которая воцарилась в эту минуту! Замолчала даже Лизонька!

Правда, ненадолго. Через мгновение она снова подняла крик. Такое впечатление, что ее до слез огорчило исчезновение Бертрана, который немедленно канул вниз вместе с лифтом.

Из дневника Жизели де Лонгпре, 14 мая 1814 года, Сен-Ле

Сегодня в Париже назначена торжественная панихида по казненным во время террора королю и Марии-Антуанетте. Все союзные коронованные особы должны присутствовать. Естественно, там намеревался появиться и граф Прованский. Однако именно сегодня Гортензия хотела отпраздновать свой новый титул герцогини. Она пригласила в Сен-Ле мать, брата – принца Евгения – и царя Александра.

И он приехал в Сен-Ле, скандализировав этим весь двор. Приехал один, без князя Беневентского, который, само собой понятно, не мог оставить в такой день своего нового хозяина – графа Прованского. И Мадам восприняла это как знамение. Во-первых, русский император открыто выказал ей и Гортензии свое предпочтение. Во-вторых, она решила воспользоваться отсутствием Талейрана. И…

А началось все с очередного букета фиалок, который ей преподнес император, посетовав, что их время отходит: все-таки май на дворе.

– Я очень странно чувствую себя, – сказала Жозефина. – Любовь к этим цветам вдруг превратилась во мне в какую-то болезненную потребность. Я желаю каждое утро, просыпаясь, видеть рядом свежий букет. Это вселяет в меня надежду, что наступающий день будет счастливым. У меня мрачные предчувствия, сир… Мне кажется, я не увижу наступления лета. Но пока день начинается с букета фиалок – я буду жива!

– Господь с вами, Мадам! – воскликнул император. – Какие ужасные вещи вы говорите! Я понимаю, что фиалки имеют для вас огромное значение, но все-таки нельзя ставить свою судьбу в зависимость от этих недолговечных цветов.

– Они связаны не только с моей судьбой! – мягко улыбнулась Мадам. – Я хочу рассказать вам одну историю… Давно собиралась, но рада, что дождалась сегодняшнего дня. Именно сегодня, когда в Париже служат мессу по невинно убиенным Людовику и Марии-Антуанетте, уместно говорить о судьбе их сына.

– Несчастный ребенок! – вздохнул император. – Хотя ему и не привелось окончить жизнь на эшафоте, он разделил трагическую судьбу своей семьи. Никто не знает, где его могила…

– Разумеется, – кивнула Жозефина. – Потому что ее нет. Не может быть могилы у живого человека!

Я давно не видела на чьем-либо лице такого изумления, каким осветилось лицо императора!

– Что вы имеете в виду, Мадам? – спросил он осторожно. – До меня доходили какие-то смутные слухи о спасении дофина… неужели вы тоже поддерживаете их?

И тогда Мадам рассказала ему все с самого начала.

Когда она вышла из заключения, жизнь ее переменилась самым волшебным образом. Она стала подругой всемогущего в то время Поля Барраса. Символом возрожденных надежд и удачи для нее стали фиалки. И вот однажды, в марте 1795 года, она появилась у ворот Тампля и умолила передать букет роскошных фиалок одному узнику страшной тюрьмы. Этим узником был дофин Людовик Семнадцатый. В свое время он страстно любил фиалки, и страсть эта была известна всем.

Мадам не просто так решила передать этот букет узнику. В то время уже начал составляться план освобождения принца, и Жозефина захотела дать ему знак надежды. Такой же, какой некогда получила сама.

В заговоре участвовало несколько человек, но душой его были Мадам и ее Поль Баррас. Всем известно, что охранником дофина был очень жестокий и тупой человек по имени Симон. Однако мало кто знает, что Жозефина не без труда устроила на место этого выродка своего собственного слугу, уроженца Мартиники, откуда и сама была родом. Слуга был слепо предан ей. С его помощью удалось подменить дофина чахлым, золотушным, недоразвитым ребенком, который и умер в тюрьме. Между тем дофин был тайно вывезен из Тампля и передан на попечение некоей мадам Жубер, уроженки Монжура. Воспитательница увезла его сначала в Бретань, а потом вместе с ним вернулась в Вандею. Она скрывалась так тщательно, что даже люди, заинтересованные в судьбе дофина, потеряли его след. Иногда то Баррас, то Жозефина получали тайные известия о том, что юный принц жив и здоров, посылали туда деньги, так что лишь они знали, где его искать. А теперь об этом знала одна лишь Мадам.