Имеющие Право - [9]

Эстер взмахнула рукой, сжатой в кулак, словно в такт своим словам, и с силой наступила кому-то на ногу, не сразу осознав, что она не наедине с Вэлом в его кабинете шесть лет назад, а на многолюдной улице Нью-Йорка. Затем до нее постепенно дошло, что пострадавший от ее каблуков стоит на дороге, более того — загораживает ее и уходить не собирается, а для верности даже слегка придерживает Эстер за отворот пальто.

Она подняла глаза, но ничего особенного примечательного перед собой не увидела. На вид лет шестнадцать, стриженый ежик пегих волос, отрастающих в беспорядке. Глаз не разглядеть как следует за стеклами, одно из которых оранжевое, другое зеленое. В ухе массивная серьга с подвесками чуть ли не до плеча. Каждый второй в нью-йоркской вечерней толпе, бродившей по улице без конкретных занятий, выглядел похоже. Но мало кто рискнул бы подойти к Эстер ближе, чем на несколько шагов — аура Имеющей Право, отдающаяся покалыванием и волной холода в хэнди-передатчике, была слишком очевидной.

— Вечер слишком удался? — недружелюбно спросила Эстер, тщетно пытаясь найти глаза за очками своей неожиданной дорожной помехи, но будучи уверенной, что взгляд его расплывается от кайфа. — Хочешь испортить себе его продолжение?

— Ты, засунь, Эстер, правильно? — голос был по-юношески хрипловатый.

— Ну и? — довольно давно в общении с людьми она придерживалась крайней лаконичности, но видя, что подросток убраться прочь не торопится, прибавила: — Автографов я по четвергам не даю.

— Пойдем со мной, — ее собеседник похвастаться вежливостью мог еще меньше, поэтому ему пришлось некоторое время порыться в памяти, чтобы как-то украсить свою речь: — Пожалуйста. С тобой, засунь, поговорить хотят.

— Ты в курсе, что бывает за попытки мешать таким, как я? Не говоря уже о, — тут Эстер перевела взгляд на его руки, — попытке физического контакта без моего разрешения?

Парень усмехнулся, демонстрируя два сломанных зуба.

— Так ведь ты Департамент, растудыть, надзора звать не станешь.

— Уверен? — холодно осведомилась Эстер.

— Ты Эстер Ливингстон. Мне твою фотку показывали.

— А что, на ней была пояснительная надпись: "Никогда не сдает полиции наглых юнцов"? Должна тебя разочаровать — мне незаслуженно польстили.

Обладатель серьги и цветных очков ухмыльнулся еще шире.

— Сейчас все Бессмертные себе включили в передатчик импульс поражения. Им даже полицию, тудыть, звать не надо — чуть что не так, хлоп молнией. А у тебя такого нет. Пойдем.

— Куда? — немного удивленная этой уличной версией человеческой психологии, постаралась уточнить Эстер.

— К нам.

— А чем вы настолько примечательны, что я должна потратить на вас свое время?

— Харри, тудыть, тебе скажет, — невозмутимо заявило это чудо городской субкультуры. — Идешь?

Нет, любопытство никогда не относилось ни к числу пороков, ни добродетелей Эстер Ливингстон, считайте его хоть полезной, хоть дурной чертой характера. Но она очень не любила, когда копались в ее жизни, делали вид, будто знают о ней больше, чем можно почерпнуть из газетных подборок, и обсуждали мотивы ее поступков Ее сразу тянуло доходчиво растолковать таким ребятам, что лучше бы они поискали себе другое, менее хлопотное занятие. А что касается чувства опасности, которое непременно должно возникнуть, когда тебя ведут внутрь темного квартала по улочкам, похожим скорее на щели между домами, где царит запах дешевого масла для жарки и пронзительные вопли, доносящиеся с экранов в глубине комнат — то Эстер последнее время даже не чувствовала, когда подвергает себя риску. С одной стороны, терпеливо ждущее внутри нее Право постепенно передавало владелице ощущение будущей вечности, с другой стороны, она мечтала не доносить до сорока лет свое зерно бессмертия, и потому радостно принимала опасности.

Остановивший ее подросток теперь шел впереди, пританцовывая в такт звучащей в его ушах музыке, и даже не оглядывался на Эстер. Окликать его было бесполезно — он все равно сейчас ничего не слышал. Оставалось только надеяться на то, что они на острове, и бесконечно простираться эти трущобы не могут. Действительно, вскоре они прошли в поцарапанную дверь, поблуждали по каким-то мало освещенным коридорам, все время спускаясь вниз на один пролет, и наконец оказались в подобии подвального склада, с выщербленными каменными стенами, изрисованными краской. На стенах преобладали надписи с ругательствами не менее грязными, чем пол под ногами, но их было так много, что они начали складываться в причудливый узор, переплетаясь друг с другом и напоминая попытку создать некое художественное полотно, а не выразить свое отношение к жизни. Эстер невольно фыркнула, рассматривая все это великолепие, но ее провожатый ни на миг не задержался. Он подошел к одной из плит в полу, которая на самом деле оказалась крышкой люка, поворочал ее ногой, и когда образовалась внушительная щель, сел рядом с ней и произнес гораздо более ясным голосом, свесив ноги в дыру:

— Харри, ты опять спишь? А ночью снова будешь жечь лампу и всем мешать.

— Ночью статьи пишутся намного лучше, — отозвался снизу пока еще невидимый Харри, звякая чем-то железным. Как оказалось впоследствии — крюком на конце веревочной лестницы, который он зацепил за отодвинутый люк и, подтянувшись на веревке и локтях, показался в отверстии. — Не говоря уже об анонимных письмах.