Именем закона - [73]

В нюрнбергском Дворце юстиции

В понедельник я наконец попал в нюрнбергский Дворец юстиции.

Здание суда показалось мне массивным, строгим, необычным. Необычность придавал первый этаж, напоминающий галерею, разделенную на несколько секций, каждая из которых завершалась полукруглым сводом, опирающимся на тяжелые колонны. Строгость здания подчеркивалась отсутствием архитектурных украшений второго и третьего этажей и линией скульптур на четвертом этаже.

Первая проверка пропуска. Ее произвели американские солдаты. Они вежливы, предупредительны. При входе в помещение — советская охрана. Я невольно улыбнулся. Было приятно здесь увидеть наших воинов. Их было двое. Словно поняв мое состояние, они тоже широко улыбнулись, внимательно сверили пропуск с удостоверением личности и, возвращая их, приветствовали:

— С прибытием, товарищ полковник!

— Откуда вам известно, что я только прибыл?

— Мы здесь с начала процесса, всех знаем в лицо.

До открытия судебного заседания оставалось не менее получаса, а коридоры уже были переполнены. Много военных, но еще больше гражданских. Вспомнил сказанное вчера Шейниным: «Штат трибунала приблизительно три тысячи человек, да помимо того съехалось около пятисот журналистов!» Одни торопятся, другие прогуливаются, как на бульваре, говорят громко, громко смеются — особенно англичане и американцы. Но вот постепенно коридоры пустеют. Одни поднимаются наверх, в гостевой зал, другие идут вниз — значит, близится открытие судебного заседания. Торопливо прошли советские юристы. Кое-кого из них я знал в лицо. В одном институте учился с Л. Н. Смирновым, неоднократно встречался на фронте с военным прокурором армии Н. Д. Зоря, в трудные дня сорок первого года сошлись наши дороги с А. С. Львовым, тогда заместителем военного прокурора 24-й армии.

Войдя в зал и усевшись в отведенное кресло, я раскрыл блокнот. Первое, что бросилось в глаза, — отсутствие дневного света. Окна от потолка до пола задрапированы тяжелой темной материей, в зал не проникало ни одного солнечного луча. Вместо солнца — лампы дневного света. Тогда это была новинка, но мне она не понравилась: лица присутствующих казались серыми, мертвенно-бледными.

На ручках кресел — переключатели с надписями: «Русский», «Английский», «Французский», «Немецкий», рядом — наушники. Стоило надеть наушники и поставить переключатель в нужное положение — и, на каком бы языке ни говорили на судебном заседании, ты слышал только выбранную речь. В наши дни синхронный перевод — обычное явление. Им пользуются на международных совещаниях, научных конференциях и симпозиумах. Тогда это было технической новинкой, которая помогла судьям провести процесс с необычайной глубиной, высокой культурой и на многие месяцы сократила его по времени.

Приближалось начало судебного заседания. Верхний зал уже был переполнен. Не утихал разноязычный говор. И вдруг все смолкло. Внизу бесшумно открылась дверь, и на ступеньках, ведущих к скамье подсудимых, появился сначала широкоплечий американский солдат, а за ним, в светлом, застегнутом наглухо, просторном кителе — подсудимый. По его круглому одутловатому лицу и грузной фигуре все догадались, что это был Геринг. Гуськом за ним, опустив головы и заложив руки за спину, шли остальные военные преступники. За каждым следовал здоровый, упитанный, на голову выше подсудимого солдат.

Никого, кроме Кейтеля, я раньше не видел. Тогда, в Карлсхорсте, подписывая акт о капитуляции, он держался надменно. Но что с ним стало за эти месяцы! Пустой взгляд, сгорбленная фигура, опущенная голова, скорбно сжатые губы. На нем тот же китель, но без знаков различия и наград.

Подсудимые садились на заранее отведенные им места. Фамилию каждого из них негромко, каким-то зловещим шепотом называли присутствующие в верхнем зале. В тот день в моем блокноте было записано: «1-й ряд: Геринг, Гесс, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Розенберг, Франк, Штрайхер, Функ, Шахт. 2-й ряд: Дениц, Редер, Ширах, Заукель, Йодль, фон Папен, Зейс-Инкварт, Шеер, Нейрат, Фриче».

Как только были введены подсудимые, вспыхнул верхний свет, стало светло как днем. Нижний зал заполнялся быстро, без шума. В него заходили военные и гражданские, особенно бросались в глаза одетые в широкие черные мантии адвокаты. Они угодливо раскланивались с подсудимыми, бросали им какие-то реплики и не спеша рассаживались за столы, поставленные перед скамьей подсудимых.

В сопровождении помощников вошёл Р. А. Руденко и, обменявшись рукопожатиями с коллегами — представителями союзных держав, сел за большой стол, стоявший справа от судей. Столы, стоявшие параллельно с судейскими, только на несколько ступенек ниже, заняли секретари и стенографистки. Дальше произошло все как в любых других судах. Раздалось громкое «Суд идет!», и все почтительно встали... Сколько раз приходилось мне вот так же вытягиваться в ожидании появления судей, но никогда я не чувствовал такой торжественности момента, как в эту минуту.

Судьи США, Великобритании и Франции были одеты в такие же мантии, как и адвокаты, а советские — в военную форму. Еще в Берлине мне стало известно об остром и нелегком споре, возникшем на организационном заседании Международного трибунала. Британские юристы предложили, чтобы все члены суда, независимо от национальных традиций, были одеты в мантии. Их поддержали американские и французские судьи. Против выступила советская сторона. Наши судьи сослались на то, что не только в современной, советской, но и в старой русской армии военные юристы всегда исполняли свои обязанности, одетые в соответствующую их чину и званию военную форму. Возражения советской стороны в конце концов были учтены.