Имена на поверке - [4]

Остановились ребята. Тишь.

Молчит величавая полночь, лишь

Слышен сердца прерывистый стук.

6

…Бутылка с клеем в кармане брюк.

Кисть протиснулась в горлышко узкое,

На камне оставила сочный мазок.

Откуда-то из-за ворота блузки

Лиля вытаскивает листок.

Застыли серые блики теней,

Но вот качнулись, громадные,

И дальше пошли. А на черной стене

Осталось пятно квадратное.

Подойдите — и крикнет листок измятый:

«Товарищи рабочие!

Товарищи солдаты!..»

7

Патруль опускает шагов кувалды.

Идут эшелоны к окраине северной.

На Эгершельде глухие залпы

Падают в ночь тяжело и размеренно.

8

Все так же кружится пьяная улица,

Дымком сладковатым все так же курится.

Гуляют. Лиля головку склонила

На плечико, ближе к бабочке.

Стонет в кафе голубом тангонила,

Сохнут в экстазе парочки,

И катятся тосты в джазовом грохоте

За процветание нации…

9

Утром патрульный, ломая ногти,

Под смех рабочих сдирал прокламации.

Поэт

Умри, мой стих,

умри, как рядовой…

В. Маяковский

«Буржуйка» чадила опять нестерпимо,

Нисколько не грея, шипя и треща.

И копоть слоями лилового грима

Ложилась на лицах, бумагах, вещах.

В одиннадцать ночи принес телеграммы

С Восточного фронта рассыльный ему.

И сел он за стол,

Молчаливый,

Упрямый,

Почти задыхаясь в нависшем дыму.

И вот уже, ритма ловя нарастанье,

Приходит строка,

Беспокойна,

Строга,

И первые строфы прямым попаданьем

Ложатся в далеких окопах врага.

А следом в развернутое наступленье,

Для сабельных рубок,

Для конных погонь

Рисунки резервным идут подкрепленьем,

Открыв по противнику беглый огонь,

Весомые, злые…

Поднялся, сутулясь,

Ладонями стиснул пылающий лоб,

— Довольно!.. —

На стыке заснеженных улиц

Горел подожженный рассветом сугроб.

И легкие,

Будто бумажные клочья,

И яркие,

Будто агитплакат,

К востоку от вдаль уползающей ночи

Летели раскрашенные облака.

Москва просыпалась обычно и просто.

А в мутных витринах,

Грозны и крепки,

Вставали дежурными «Окнами РОСТА»

Стихов,

Рядовых и бессмертных,

Полки.

Следы

Если на глади морской воды

восстановить следы

всех кораблей,

сколько б морщин увидала ты

на ней!

Сколько при свете полночных звезд

вновь бы легло борозд

морю на грудь,

и каждое судно оставило б хвост

длинный, как Млечный Путь.

Но море счастливо. Никогда

следов не хранит вода,

даже на берегу.

А я одного твоего следа

с жизни стереть не могу!

Февраль 1941 г.

О волнах

Когда вечереет и закатное пламя

За морем вспыхивает реже и реже,

Ты видала, как волны припадают губами,

Розовыми и теплыми, к песку на прибрежье?

А когда над бухтой распустятся звезды

Пушистыми почками в вечер пахучий,

Слышала ты, как полнится воздух

Жалобой моря, что песок неуступчив?

Волны тоскуют легко и привычно,

Волнам не спится, волнам рокочется.

А песок молчит, и ему безразлично,

Очень ли морю на берег хочется.

Чуть шевелится, млея, огромное,

Будто не море, а заводь в корытце.

Но однажды вздрогнет, от страсти темное,

И берегу некуда будет скрыться.

И ты увидишь — такое близкое,

Оно налетит, громыхая, шалое,

Стиснет в объятьях, сомнет, и выласкает,

И уйдет, успокоенное и усталое.

Февраль 1941 г.

Лесовик

Он под вечер приехал, зашел, посидел,

Трубку выкурил, новости рассказал,

И никто не заметил, что он поседел,

Что опутали густо морщинки глаза.

Говорил о зверье, убегающем в тьму,

О повадках козуль, о забавах лисят

И мельком в разговоре сказал, что ему

По метрической выписи под шестьдесят.

Удивились ребята: — Да ты ведь старик,

Из тайги уходить бы пора по годам.

Не могу, — отвечает, — я к лесу привык,

Я родился, и жил, и состарился там.

И пока выручает тайга старика,

Коли выйдет кабан или прянет коза,

Не откажет винтовка, не дрогнет рука,

И про слух бы плохого никак не сказал.

— Ну, а хворь нападет от людей в стороне? —

Улыбнулся, прищурил с хитринкою глаз:

— Я, ребятки, кремневой породы, и мне

Умирать не от хвори придется, а враз.

И тогда в одночасье не станет кремня… —

Пошутил, даже песню с парнями пропел,

А под утро, навьючив мешки на коня,

Он опять в чернолесье ушел по тропе.

И сказал лесоруб: — Сколько он ни старей,

Ни к кому не пойдет из тайги на поклон.

Чем ни больше дробится кремень, тем острей

И, пожалуй, упорней становится он.

Москва, июнь 1940 г.

Вячеслав Афанасьев

Колхоз Асайвеем

Невысокое солнце в северном небе,

В серебряном небе Седьмого ноября.

По заснеженной тундре уплывает в небыль,

В далекую небыль огневка-заря.

— Эй, смотри: вон пасется стадо,

Полтундры заросло кустами рогов.

Собаки промчались, собаки — что надо!

Даже ветер отстал от косматых дружков.

Надевай кухлянку с красной оторочкой,

Золотым янтарем светит крепкий мороз.

Под хорошей порошей — россыпь морошки,

Вниз по Асайвеему — тундровый колхоз.

Накалился очаг. Качаются чайники,

Собирается густо гостей в ярангу.

А снаружи — стужа. Такая отчаянная!

Заберется тайком под любую кухлянку.

Словно ясные чайки, чайники кружат.

Отогрелись гости, разговор смелей.

И по кругу ходит беседа-дружба —

Великая дружба шестнадцати семей:

— Пришел Совет — злой пропал купчина,

При нашем Совете и без них обошлись…

— Разрастается стадо, а за нашу пушнину

В факториях товару — хоть на всю жизнь!..

Невысокое солнце в северном небе,

В серебряном небе Седьмого ноября.

По завьюженной тундре уплывает в небыль,

В далекую небыль огневка-заря.

1935 г.

«Застигнутый последней метой…»