Имена - [59]

Она рассмеялась.

— Вы слишком много размышляете, Джеймс. Слишком много времени проводите один. Так?

— А вы?

— Везде, где бы мы ни оказывались, я находила себе занятие. Не Бог весть что, но достаточно. Давала уроки английского — с этого все начиналось. Конечно, несколько лет я была только матерью и домохозяйкой. Здесь иногда работаю для Британского Совета. Перевожу, в основном. Это для меня важно. Мне надо чувствовать, что я складываю время кирпичиками. Вот почему я никогда не соблазнюсь сидением в ресторанах.

— Вы когда-нибудь думали, что в одинокой жизни может быть своего рода полнота, завершенность?

— Нет, никогда.

— Я глубоко верю в идею двоих. Двое — это единственно разумный выбор. Необходимое условие полнокровного существования.

— Конечно.

— Вчера я был в Аммане, сидел в римском театре, и у меня возникло необычное ощущение. Не знаю, смогу ли я описать его, но одиночество вдруг представилось мне не как отсутствие тех или иных вещей, а как наличие целого их комплекса. Быть одиноким — это составная реальность. Я чувствовал, что я — результат сложения неких безымянных частей. Для меня это было ново. Конечно, до того я ездил, мотался туда-сюда. И вот выдалась первая спокойная минута. Может, только в этом все и дело. Но я чувствовал, как собираюсь в нечто целое. Один, я стал в истинном смысле самим собой.

— Жутковато. Не то чтобы я понимала, о чем вы говорите, — сказала она.

Подошел юноша, плюхнулся на стул рядом с Энн, скрестил ноги, сплел на груди руки и принял расслабленную позу человека, приготовившегося к долгому ожиданию, — позу для отложенных рейсов, полудремы в гигантских залах.

Это был Питер, ее сын, — чуть вытянутое вперед лицо, курчавые рыжие волосы, очки в проволочной оправе. На нем была клетчатая спортивная куртка размера на два больше чем нужно — одежда деревенского джентльмена с карманами, в которых носят патроны для дробовика и кукурузные огрызки, чтобы подкармливать свиней. Ему захотелось посмотреть меню.

— Среди современных туристов нет художников — только критики, — сказал он.

— Ты устал, — заметила Энн.

— С одной стороны, из всего этого уже нечего по-настоящему извлечь. С другой, чересчур многое можно забраковать как перехваленное или попросту гнилое. Моя способность к критике за последние недели сильно укрепилась. Человек начинает гораздо больше себя уважать, когда обнаруживает, что способен считать второразрядными целые страны.

Посещение Дальнего Востока, откуда приехал Питер, настроило его на особый скептический лад. В его наблюдениях был щедрый заряд энергии — казалось, что она светится над его распростертым телом, точно посмертная эманация.

— Когда я уже выходил из дома, вдруг зазвонил телефон. Очевидно, Афины из тех мест, где ты берешь трубку звонящего телефона, а он продолжает звонить.

Я спросил у него, какого рода математикой он занимается. Он помешкал, не зная, говорить мне или нет. Потом сообщил-таки, что в Беркли ему повезло: он получил возможность изучать два эзотерических чуда нашего времени, темы, частичное постижение коих доступно лишь знатокам. Чистую математику и штат Калифорния. В реальном мире он не находил аналогий, которые помогли бы ему объяснить то или другое. Он начал сползать под стол.

— Кто это был? — спросила она.

— Чего?

— Кто тебе звонил?

— Ну, когда я понял, что звонки не прекратятся, я положил трубку. Но он перезвонил. Грек. Не туда попал.

Она наклонила бутылку с вином, чтобы прочесть этикетку.

— Тут вечно не туда попадают, это образ жизни, — сказал я. — Телефоны постоянно меняют хозяев. Их покупают, передают по наследству. Почти все, что я знаю по-гречески, я выучил благодаря людям, которые не туда попали…

Наконец показался Чарлз и ненадолго вернул нас к обычной бездумной болтовне. Он рассказал о последних проводах и возвращениях, о местных политических новостях, проворчал в кулак, где прятал свою сигарету, несколько проклятий и непристойностей на языке суахили. Самая характерная его черта — способность производить впечатление здоровой коррозии, человека, стойко переносящего собственный распад, — всегда была заметнее после того, как я некоторое время с ним не виделся.

— Ваш сын не желает говорить мне, какого рода математикой он занимается. Если вы объясните ему, что я иногда писал технические тексты, он, может быть, снизойдет до беседы со мной.

— Технические тексты. А он имеет дело с истиной и красотой. Нет, Джеймс, этого ему объяснять не стоит. Технические тексты!

— Я имею в виду только то, что немного знаком с терминологией. Могу отличить одну область от другой.

— Это его не впечатляет, — сказал Чарлз. — Посмотрите на него.

— Не впечатляет? Как мне тогда доказать свою состоятельность? Я готов на любое испытание.

Энн завязала разговор с кем-то за соседним столиком. Мы все убивали время.

— Нет никаких испытаний, — сказал Чарлз. — Единственное испытание — математика. Вы должны быть посвященным. Взгляните на него. Он ни с кем не делится. Говорит, что не может обсуждать это. Есть вещи, о которых он не может беседовать с любителями. Слишком уж там все утонченно. Если ты не посвященный, не знаешь паролей, обсуждать это с тобой не имеет смысла. Ведь все это ничего не значит, ни о чем не говорит, ни к чему не относится фактически, абсолютно бесполезно.