Имена - [26]

— По крайней мере, моя новая молодая жена не из тех, кого видят в мечтах. Не стюардесса и не фотомодель. Знаешь Хардемана? Его вторая жена раньше была на подхвате в «Атланта брэйвз». Сидела у левой кромки и ждала шальных мячей. Оказалось, не зря: дождалась Хардемана.

Дэвид относился к своим банковским делам без излишнего трепета. Он рассказал, чем его банк занимается в Турции, и дал мне телексы и другие бумаги, где шла речь о займах. Эти документы произвели впечатление на Раусера — особенно те, на которых стоял черный гриф «секретно». Думаю, Дэвид понимал, что такая вольность в обращении со служебными материалами ничем или почти ничем ему не грозит. В конце концов, по большому счету мы действовали во имя одной цели.

— Иногда, где-нибудь у черта на куличках, я задумываюсь: а что я тут делаю? Безлюдный Край не идет у меня из головы. Мы летели прямо над барханами, понимаешь, а там ничего, кроме песка, четверть миллиона квадратных миль. Целая песчаная планета. Песчаные горы, песчаные поля и долины. Песчаная погода, сто тридцать — сто сорок градусов[10], а мне трудно представить, что это такое при сильном ветре. Я пытался убедить себя, что это прекрасно. Ну знаешь — пустыня. Простор. Но мне было страшно. Тот малый из «Арамко» сказал мне, что когда он стоял на их тамошнем аэродроме, он слышал, как у него по жилам течет кровь. Как по-твоему, это из-за тишины или из-за жары? Или из-за того и другого вместе? Слышал собственную кровь.

— А зачем ты туда летал?

— Ну как зачем — нефть. Что же еще? Крупное месторождение. Финансируем там кое-какое строительство.

— Знаешь, что говорит Мейтленд?

— Что он говорит?

— Уйма возможностей, приключения, закаты, пыльная смерть.

Дэвид сходил за первой банкой пива для меня и очередной для себя. Мне совсем не хотелось спать, зато хотелось есть. В небе забрезжил слабый свет, возник Парфенон — плоское, смутное, но обладающее внутренней структурой изображение. Я пошел за Дэвидом на кухню, и мы принялись есть все, что лежало на виду, — в основном это была выпечка и фрукты. К нам заглянула Линдзи, сказать, чтобы мы не шумели. На ней была ночная рубашка с оборкой по подолу, и ее появление вызвало у нас улыбку.

В эти ранние часы небо почти прижимается к улицам. Моя улица соединяет восточный край неба с западным. Это всегда удивительно — выходить на бульвар, когда только рассвело, машин еще нет и все вокруг как бы распадается на не связанные между собой объекты: здания посольств, каждое со своими архитектурными приметами, киоски и тутовые деревья, постепенно выступающие из темноты, — и понемногу различать контуры самой улицы как места, имеющего четкие границы, определенную форму и смысл, возникающего в тишине, на прозрачном морском свету, точно целое холмистое поле, широкий путь в горы. Уличное движение — это поток, который заставляет нас видеть вещи в иной, более плотной перспективе.

Бульвар недолго оставался пустынным. Проехал автобус, лица за стеклами будто в аквариуме, потом легковые машины. Они появились из бетонных дебрей, сразу четыре в ряд, и покатили на запад — первая волна беспокойного дня.

Дорога домой шла вверх по более узким улочкам, довольно круто поднимающимся к сосновым рощам и серой громаде Ликабетта. Я постоял около кровати в пижаме, чувствуя себя отрезанным ломтем: наши с нею режимы существования разошлись. Убаюкивающие качели привычек. Наша книга дней. На балконах запели канарейки, женщины уже выбивали коврики, а на блестящие булыжники мощеного двора падала звонкая капель с рядов только что политых растений.

Это был мой день.

4

Тело старика с проломленным черепом нашли на окраине поселка под названием Микро-Камини. Этот поселок лежит милях в трех от берега среди поднимающихся уступами полей, которые быстро переходят в пустынные холмы и скалистые нагромождения в глубине острова, в хаос каменных столбов и зубчатых бастионов. Близ Микро-Камини в ландшафте начинает ощущаться демонстративная мощь. Возникает впечатление намеренной удаленности от моря, намеренной изоляции; поля с рощами резко обрываются неподалеку. Здесь остров становится голой кикладской скалой, которую видят с палуб идущих мимо кораблей, царством заброшенных каменоломен, где бродят козы с колокольчиками и гуляют безумные ветры. Отсюда прибрежные селения уже мало похожи на пристанища моряков и рыбаков, на лабиринты, выстроенные с целью запутать нежданных агрессоров и превратить мародерство в трудоемкое занятие; с высоты они кажутся искусно вырезанными барельефами или камеями, не желающими привлекать внимание тех загадочных сил, что гнездятся в центральной скалистой части. Улочки, которые замыкаются сами на себя или исчезают, миниатюрные церковки и узкие тупички как бы выдают стремление стушеваться, они словно говорят: тут нет ничего заслуживающего интереса. Домики точно собрались вместе, сбились в кучи перед холмистыми возвышенностями и вулканическими скалами. Суеверие, вендетта, инцест — вот что осаждает душу в этих одиноких горах. Похоть и жажда убийства. Беленые прибрежные поселки — талисманы, защищающие от всего этого, сделанные по одному шаблону обереги.