Имбирь и мускат - [37]

У Оскара был удивительный дар слушать. Что бы ни уловили его уши, он все запоминал слово в слово. Сквозь стены старого викторианского дома на Эльм-роуд он мог различать болтовню соседей и, точно радиоприемник, среди нескольких разговоров настраиваться на желаемый. А приложив немного усилий, мог разобрать и то, что не произносили вслух, тайные мысли. Оскар несознательно хранил все эти сведения: стоило ему взять ручку, как они выливались на бумагу, строчка за строчкой.

Он никогда не задавал вопросов, не выпытывал подробностей, не навязывал своего мнения. Люди перед ним открывались, говорили то, что вовсе не хотели, вдруг обнажая правду, которая изумляла их самих. Оскар принимал историю в первоначальном виде, версию рассказчика. Словно священник, выслушивал исповедь, но не отпускал грехи. Словно исследователь, собирал факты, но никак не мог сочинить собственную повесть.

Оскар коллекционировал разные истории: от друзей, знакомых друзей, знакомых друзей друзей, посторонних. Правдивые и вымышленные, новостные репортажи, сны, гороскопы. Затем он искал в них связь, общие звенья. Разрабатывал невероятно запутанные таблицы, в которых сюжеты пересекались и обвивали друг друга. Рисовал графики повторяемости тем и чувств. У него была карта мира, на которую он нанес все рассказы, стремясь получить целостный образ. Оскар мечтал найти универсальную историю, нить, связывающую все человечество, точку, где скрещиваются жизненные пути. А потом написать об этом книгу.

Сикхи, конечно, ничего не знали о намерениях Оскара. Он был летописцем всего и ничего, преследователем миражей, вором, незаметно крадущим людские слова. Если бы его знакомых спросили, как он выглядел, то они удивленно пожали бы плечами, потому что во внешности Оскара не было ничего примечательного. Вероятно, именно благодаря своей безликости он и терялся среди толпы, казался вечным и нестареющим: его история стиралась на фоне других, поэтому и сама жизнь прошла мимо Оскара, оставив его нетронутым.

Бог — в мелочах, так считают многие, Оскар же начал думать, что в мелочах — сюжет. Исходя из этого принципа, он взялся за коллекционирование историй. Да, каждая из них отличается своими подробностями, по сути же все они одинаковы. Оскар надеялся найти шаблон идеального рассказа, в котором все происходит как надо и каждый герой находит нужный ответ.

Если изучать звезды с помощью телескопа, то вскоре станет понятно, что за одной галактикой всегда открывается другая. Так и неразборчивое ухо Оскара обнаруживало новые и новые истории во всем их удивительном разнообразии. Поначалу это его восхищало. Как завзятый коллекционер, он старательно вносил их в каталоги. Для работы Оскар пользовался цветной бумагой — тысячи рассказов хранились в оттенках, ключ к которым был только у него. Истории уходили в прошлое психоделической россыпью тонов. Он начал с белого и кремового, постепенно переходя в пастельные — светлые страницы блистали в ожидании великих свершений. Потом Оскар взялся за смешанные цвета, которые отражали его неуверенность. С годами листы становились все ярче и темнее от жирного шрифта. Ближе к завершению коллекции, осознав тщетность всего предприятия, Оскар писал на черном, одновременно стирая свои истории.

Тысячи страниц заполняли комнату на Эльм-роуд. Архивы Оскаровых усилий хранились в бесконечных коробках из-под обуви, которыми он заставил стены своего жилища от пола до потолка. Проект оказался куда больше, чем он рассчитывал. Одни только подробности, мелочи переполняли его, и Оскар был вынужден признать, что если книги прекрасно помещаются в обложки, то истории людей разместить по ящикам не так просто. Жизнь не всегда приобретает четкую структуру, на которой можно построить теорию: порой на канву сюжета выливаются чувства, и мельчайший нюанс способен изменить все.

Изначальный замысел Оскара предполагал создание гигантской картины, во всех мелочах отражающей простой и чудесный образ. Теперь он осознал, что за годы работы собрал слишком много подробностей и за ними не видно четкого изображения. Но все-таки иногда он по-прежнему думал, будто его истории накладываются друг на друга и вскоре из них получится ясная и глубокая реальность, постмодернистская проекция, подобная трехмерным картинкам, которые сначала выглядят мешаниной красок, а под верным углом обзора обретают те или иные очертания.

Оскару пришлось в это поверить, потому что коллекционирование историй превратилось для него в пагубную привычку, стало его единственным занятием, причиняющим мучительную боль — ведь с каждым днем он все тверже убеждался в мысли, что трудится зря. Иногда он с ужасом обозревал кипы исписанной бумаги и понимал: в коробках хранятся не сюжеты и не характеры, а лишь жалкие клочки его навязчивых идей. Истории прямо на глазах теряли свою ценность и обращались в ничто. Однако в минуты совершенного покоя, обычно среди ночи, когда весь город мирно спал, в комнате можно было различить едва слышный шелест, тихое бормотание, точно все рассказы сами находили связь друг с другом и просили, чтобы их привели в надлежащий порядок. Тогда Оскар вновь чувствовал за собой правоту, хотя не переставал терзаться, потому что не мог подобрать слов и связать сюжеты воедино.