Имбирь и мускат - [24]

Я все время повторяю про себя, что мои мучения продлятся только год, а потом все уладится — так ты обещал перед отъездом. Я живу этим, терпя невзгоды. Но мне стало бы гораздо легче, если бы ты хоть иногда писал. Пожалуйста.

Сарна.

1 августа 1951 года

Дорогой Сардхарджи!

От тебя по-прежнему ни слуху ни духу. Что случилось? Я переживаю. Пока тебя нет, почту проверяют твои братья, по очереди. Мне бы хотелось, чтобы они смотрели ее каждый день, но здесь, похоже, никому нет дела. Персини, воплощение зла, еще и шутит: «Не волнуйся! Он, наверно, слишком занят — осматривает достопримечательности. Новый город, Тревальгальская площадь, Бакингемский дворец». «Он туда не отдыхать поехал, — говорю я. — А учиться, чтобы потом найти достойную работу, не то что некоторые мужья». «Ну, мой-то по крайней мере приносит в дом мясо», — язвит Персини.

Это правда, Сукхи почти каждую неделю привозит оленину или дичь, а рога продает. Так что деньги пока есть. Однако это не мешает Биджи жаловаться, что ты нам ничего не посылаешь. Как твоя работа? Пожалуйста, пришли хоть немного, чтобы твоя семья прекратила считать меня обузой.

Я пытаюсь им помогать, стряпаю много и вкусно. Две недели назад приготовила чудесное карри из цесарки, которую принес Сукхи. Биджи сказала, что она такая вкусная только потому, что это он ее подстрелил. С какой стати? У его пуль особый аромат? Меня так и подмывало задать ей этот вопрос.

Кажется, всем уже надоела моя стряпня. Биджи заявила, что я даже обычный ужин не в состоянии приготовить. У нее, видите ли, во рту пустыня от моей еды. Что тут скажешь? Может, все из-за пустыни в моем сердце? Где ты? Почему не пишешь?

Без попреков Биджи не проходит ни дня. Я все делаю неправильно, и близняшки тоже плохие, потому что мои. Биджи их совсем не любит, только жалуется. Зато перед Рупией так и рассыпается похвалами.

Ей нравится меня унижать. Впервые за несколько лет я увидела ее улыбку — Баквиндер и Гуру шутили над моими девочками. Мандип тоже там был, хоть и молчал. «Надо было назвать их молочным шоколадом, — сказал Балвиндер. — Потому что у одной кожа цвета сливок, а у другой — какао». Конечно же, большой баба Гуру попытался его обставить и предложил звать малышек Каладжамун и Расгулла, черная и белая клецка. Вот чем занимаются твои братья: выдумывают обидные прозвища моим детям. Персини тогда вволю посмеялась. Я бы на ее месте вообще помалкивала, ее Рупия далеко не королева красоты.

Что еще написать? Нам очень плохо. Ты должен вернуться, прошу тебя. Забудь о своих курсах, на свете есть много хороших профессий. Мы найдем тебе достойную работу. Возвращайся. Ты нам нужен. Ты нужен мне.

Сарна.

26 сентября 1951 года

Дорогой Сардхарджи!

Я впадаю в отчаяние. Почему ты не пишешь?! Тебе на нас наплевать? Мы больше ничего для тебя не значим? Эти вопросы мучают меня каждую ночь. Я совсем не сплю. Мы живем в этом доме, но до нас никому нет дела. Даже воображаемые письма перестали меня отвлекать, ведь я не знаю, что и думать. Прошло уже столько времени… Ты теперь чужой для меня. Когда ты уезжал на курсы по холодильному оборудованию, я и не подозревала, что ты решил заморозить нашу любовь.

Даже не знаю, зачем пишу. Тебе ведь все равно. У Биджи появилось новое хобби — придираться к моей внешности. Я боюсь пальцем пошевелить, любое мое действие ей не по душе. Почти каждый день она заставляет меня переодеваться в другую одежду. То цвет слишком яркий, то шалвар камез больно узкий или ткань чересчур громко шуршит. Как бы я ни повязала чуни, Биджи все время повторяет: «Накрой голову». Если платок случайно спадает, пока я работаю, она ворчит: «Бесстыжая!» Не представляю, как я должна готовить, убираться, присматривать за близняшками и за чуни одновременно? Скоро я не выдержу. Говорю тебе, больше так продолжаться не может! Твоя мать сводит меня с ума.

Наверно, когда ты вернешься, я уже окончательно свихнусь, и меня поместят в сумасшедший дом.

Сарна.

4 октября 1951 года

Сардхарджи!

Значит, ты писал! Как же я не понимала раньше? Мне было так плохо, что я не замечала самого очевидного. Что камини Персини прятала от меня письма! Все выяснилось, когда Мандип сегодня спросил, как ты поживаешь. Персини не дала мне ответить и чересчур громко заявила: «Карам не писал уже несколько месяцев! Откуда ей знать, как он поживает?» Я, конечно, всполошилась: «О чем это ты?!» Мандип посмотрел сначала на камини, потом на меня и пробормотал: «Утром я принес с почты письмо и отдал Персини, потому что ты была с близняшками. Я просил передать его тебе». Камини всплеснула руками и разыграла саму невинность: «Хаи! Как я могла забыть! Сейчас принесу». Я пошла за ней в комнату, где она достала из комода письмо. «Ты и остальные там прячешь, верно?» — сказала я. Естественно, она ни в чем не призналась и в глаза мне не посмотрела. Наверняка эта сволочь сговорилась с Гуру и Сукхи. Я так разозлилась, что стала орать на нее: «Камини! Камини!» Открыть другие ящики комода она мне не позволила. Мандип попытался нас разнять. Потом прибежала Биджи. Я сказала ей, что Персини прятала твои письма. Биджи спросила, правда ли это, а та, конечно же, ответила, что нет. Тогда Биджи посмотрела мне в глаза и заявила: «Это ложь». Я просто ушла на кухню и там плакала. Сволочь Персини еще получит по заслугам — попомни мои слова.