Имбирь и мускат - [121]
Карам задрожал и схватился за подлокотники.
— Мои братья? Нет…
Раджан наконец увидел, как глубоко потрясен отец, и промолчал.
Карам раскрыл рот, обдумывая кошмарный факт: все знали. Он сжал в кулаке воротник рубашки, стянув ткань на груди.
— Какой же я болван. — Он опустил глаза. — Как это просто — думать, будто никто ничего не заподозрил! Я заблуждался не меньше вашей матери, только иначе. Весь мир смеялся у меня за спиной…
— Нет, питхаджи! — воскликнула Пьяри.
Умид заерзала в колыбельке, и Оскар, который, скрестив пальцы, сидел в кресле точно статуя, ожил. Он взял дочь на руки.
— Мы должны отдать Найне последний долг, — сказал Раджан.
— Как же Сарна? — Карам отпустил рубашку, оставив на груди цветок складок. Потом выпрямился и положил руки на колени.
— А что с ней?
— Она не вынесет публичного признания.
— Ее все равно не будет на похоронах… — Раджан замолчал. Он хотел сказать, что никто не возвращается из комы бодрым и здоровым, но осекся. Если кто и мог, так это Сарна. Она была потрясающе вынослива. Все врачи утверждали, что у нее был инсульт, однако Раджан никак не мог отделаться от подозрения, что она сама его вызвала, а теперь опять преувеличивает последствия. Ему было нетрудно представить, как мама мирно пережидает в коме неловкие и мучительные часы похорон, а потом снова оживает.
— Я нисколько не удивлюсь, если она поправится, — сказал он. — Но давайте не будем тешить себя пустыми надеждами на то, что она останется прежней. Скорей всего ее память станет еще более избирательной. Не исключено, что мама скажет, будто никакой Найны не существовало…
— Эй, придержи язык! — перебил его отец. Хоть Карам и знал о Сарнином прошлом, он не догадывался, насколько ее душа заражена былыми тайнами. Он все еще принимал ее слова и поступки за чистую монету.
— Ну не знаю, пап. А что ты предлагаешь делать? Сказать маме, что завтра на похоронах мы сделаем объявление? Что нам все известно?
— Ты с ума сошел? Она же в коме!
— Врачи говорят, она может нас слышать. А если нет, это будет нечто вроде символического признания, — ответил Раджан.
Карам покачал головой:
— Нет! Ей ничего нельзя говорить.
— Почему?!
— Почему, питхаджи? — эхом отозвалась Пьяри.
— Ваша мать этого не вынесет.
— Нет уж! — Раджан поднял обе руки, как полицейский на пропускном пункте. — Я не собираюсь ради нее играть в шарады. Так не пойдет. Даже думать об этом забудь. Меня тошнит от всех этих тайн и лицемерия. Нам нужно высказаться и жить дальше.
— Тогда тебе проще сразу ее убить. — Карам вытащил ручку из кармана и передал сыну. — Вот, подпиши ей смертный приговор.
— Питхаджи! — крикнула Пьяри.
— Сарна живет в особом мире, — попытался объяснить Карам. Умид заплакала громче, и Оскар вынес ее в коридор.
— Да, в очень запутанном и искаженном варианте реальности, — сказал Раджан.
— Другого мира она не видит и жить может только в нем. Вся ее жизнь была отрицанием единственного факта: что Найна — ее дочь. От этого зависело ее существование. Отобрать у Сарны эту ложь — все равно что перерезать ей горло.
— Почему ты защищаешь маму, отец?! — спросил Раджан.
— Потому что она уже не изменится.
— Я хочу поговорить с ней не для того, чтобы ее изменить, а чтобы она ответила за свои поступки. В этом суть правосудия. Нельзя же оставлять преступника в покое только потому, что он не исправится!
— Так ты теперь юрист! — Карам покачал головой.
Раджан всплеснул руками и упал на диван.
В комнату вошел Оскар с извивающимся и орущим свертком в руках.
— Она, кажется, проголодалась. Можно разогреть немного воды для смеси?
Он вытащил из сумки бутылочку, а Пьяри пошла на кухню.
— О Боже! — Она вбежала обратно в гостиную. — Там всюду вода!
Карам встал и быстро вышел из комнаты, Раджан через силу поднялся с дивана. Вечно в этой семье что-нибудь случается.
Пол кухни залило водой.
— Откуда это? — спросил Карам, осторожно ступая по мокрому линолеуму. Да, туфлям теперь несладко придется.
— Понятия не имею. — Пьяри закатала рукава бордовой кофты, так что стала видна желтая подкладка. — Теперь не определишь, везде вода. — Она достала швабру.
— Запах какой-то странный. — Нос Карама стал похож на сушеную фигу.
Стоило на кухню войти Раджану, как распахнулась дверь холодильника.
— Ох! — Он тут же зажал нос. Едкий запах сотни разных блюд заполнил комнату.
Карам глубоко вдохнул. В животе у него забурчало: он учуял свои любимые лакомства.
— Что ты сделала? — спросил он Пьяри. — Холодильник забит доверху. Ты случайно не выдернула шнур?
Полки, одна за другой, стали выскальзывать наружу, словно их открывала невидимая рука. Они с треском наклонялись, проливая друг в друга растаявшее содержимое.
— Вот это да… — Раджану в нос ударил Мускат — насыщенный запах всего, что когда-либо готовила Сарна. — Придется это выбросить.
Он проглотил слюнки. Ему вдруг захотелось маминой курицы с кокосом.
В дверях возник Оскар.
— Ух ты! — Он попятился, атакованный крепким ароматом. — Извините, но мне это нужно прямо сейчас. — Он показал бутылочку Умид, в которую уже засыпал сухую смесь. — Можно теплой кипяченой воды?
Раджан взял у него бутылку и передал Пьяри.
— Помощь нужна? — спросил их Оскар, хотя руки у него были заняты Умид.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.