Имбирь и мускат - [102]

— Про то, что я твоя дочь.

— О чем это ты?!

Найна попятилась:

— Что?.. Мы же разговаривали с тобой, помнишь?

— Хаи! Да ты из ума выжила?! — Сарна положила руку на голову. — Какая чепуха! Не смей болтать такое на людях!

— Ты… ты же сама сказала. Призналась… — Найна умолкла, увидев гнев в ее глазах.

— Не могла я такого сказать! Это ложь. С чего ты взяла? Попридержи язык, не то опозоришь всю семью. — Сарна попыталась сесть, сморщилась от боли и осталась в прежнем положении.

— Не понимаю… — снова заговорила Найна. — Ты ведь прекрасно знаешь и сама сказала…

— Ты не понимаешь?! Ха! — перебила ее мать. — О Руба! Это я ничего не понимаю! Ты всегда была моей сестрой, а теперь вдруг захотела стать дочерью? Конечно, я обращалась с тобой по-матерински, ты хорошая и добрая. Вахегуру видит, ты зовешь меня мамой, но не могу же я от этого ею сделаться!

Найна пошатнулась и прислонилась к стене.

— Нельзя выбирать родителей. И прыгать с ветки на ветку по семейному древу тоже не годится, — продолжала Сарна.

— Матушка, — хрипло проговорила Найна. Ее словно резали на части, на дольки, как мандарин.

— Хватит мечтать! — Сарна отвернулась от плачущей Найны. — Не хочу больше это слышать! Я больна и не в состоянии понять твои странные выдумки. Мне очень плохо, Найна. Просто прекрати, хорошо?

Найна уехала наутро, поклявшись, что больше никогда не вернется. Поведение матери в последующие месяцы только укрепило ее решимость. Выздоровев, Сарна захотела восстановить и моральные позиции, ослабшие в ночь признания. Перемены заметила вся семья. Сарна стала самодовольнее и хвастливее, чем когда-либо, и при малейшем удобном случае нагло нахваливала себя.

Перед Найной она играла роль женщины, которая никогда не бросила бы свое дитя. Однажды она прочитала в газете историю о подкидыше и тут же позвонила Найне:

— Ты слышала? Какой ужас! Просто кошмар. Разве может мать сотворить такое с ребенком? Разве способна бросить его умирать? Это бесчеловечно. Хаи Руба, у меня сердце кровью обливается!

Так она говорила всякий раз, когда слышала истории о детях, осиротевших из-за войны, СПИДа или еще какой-нибудь катастрофы, которую можно было предотвратить.

— Хаи, Найна, хаи! — рыдала она в трубку. — Как это несправедливо, как нечестно! Бедные детки теперь остались совсем одни! Хаи Руба, где ты? Где Бог, я спрашиваю? Наш мир слишком жесток.

Сарна сообщила, что посылает деньги в детский фонд ЮНИСЕФ и в Африку, какому-то сироте.

— Я должна сделать все, что от меня зависит. Долг любой матери — помогать детям, собственным и чужим.

Найну глубоко ранило ее лицемерие. Впервые она не питала к Сарне никаких теплых чувств.

— Я не желаю быть ее сиделкой! — часто повторяла она Оскару, будто слова придавали ей смелости.

Четыре месяца спустя, когда Сарна слегла с отравлением, Найна впервые испытала свою волю.

— Бог знает чем она отравилась! Ела только свою стряпню, и вдруг такое. Не могла бы ты приехать на несколько дней? — спросил Карам по телефону.

Промучившись несколько часов, Найна перезвонила и сказала, что ей нужно было заранее предупредить на работе, и теперь ничего не получится. Потом две недели она страдала от чувства вины и почти не спала. Сарна, видимо, почувствовала, что ею пренебрегли, и в бесконечных телефонных тирадах сетовала на равнодушие близких.

Найна знала, что если не будет навешать Сарну, это не решит дело. Однако она была вынуждена заявить о своих переживаниях единственным известным ей способом — утаив чувства. Семейная любовь — даже когда ее испытывают на прочность, предают или отвечают на нее безразличием, — вероятно, самая постоянная и крепкая, ибо она неразрывно связана с обязательствами и тоской по ушедшему. Это вовсе не значит, что такую любовь легко выразить. Очень часто происходит наоборот, и лишь время показывает, сколь она долговечна.

33

Раджан сообщил родителям, что Пьяри разводится.

— Хаи! Хаи Руба, нет! — Сарна как подкошенная упала на новый кожаный диван в гостиной.

В тот же миг Карам вскочил, словно внутри его что-то взорвалось. Он только что сдвинул тюрбан, так что тот не покрывал головы, а сидел на макушке, как колпак повара. Теперь он зашатался, словно его тоже сразила печальная весть.

— Я знаю, вам тяжело это слышать, но учтите, Пьяри приходится не легче. Ей сейчас нужна наша поддержка и понимание. Нам надо крепиться, — сказал Раджан.

— Но… но… — Карам переступил с ноги на ногу, глубоко вздохнул и снова сел.

Тем временем Сарна продолжала извиваться и стонать на диване:

— Хаи Руба! Какая беда! Спаси нас, Вахегуру!

Раджан, сидевший в кресле, смотрел на родителей с укором. Неудивительно, что Пьяри ничего не хотела им рассказывать — трудно пережить развод, когда родные так сокрушаются. А он-то что здесь забыл? Почему ему всегда приходится сообщать дурные новости? Раджан чувствовал себя аварийным мастером, которого вызывают только в случае поломки.

— Для нас ничего не изменится, — попытался он успокоить родителей. — Пьяри останется в Лондоне с мальчиками, а Дживан — в Канаде. Они уже давно так живут.

— Если ничего не изменится, то зачем им развод? — спросил Карам.

— Так решила Пьяри. Она говорит, что между ней и Дживаном все кончено. Поймите, развод в наши дни — обычное дело, — сказал Раджан.