Имаго - [48]

– А давайте выделим ту сверхценность нашего времени, которую не считали ни сверхценностью, ни вообще ценностью все десятки тысяч лет человеческой истории? Или сотни тысяч. С того момента, как это слезло с дерева, человек знал, что гораздо важнее собственной жизни – жизнь потомства. Нет, это он знал даже раньше, гораздо раньше! Он знал, что важнее жизни – честь рода, клана, тэйпа, полка, сословия. Он отдавал жизнь за многие понятия, ибо жизнь – тьфу, а вот честь, милость павших предков, улыбка богов, место на Полях Большой Охоты… Пришло христианство, разделило человека на плоть и душу, и снова в цене только душа, а тело – тьфу, это ж всего лишь презренная плоть… Но вот настало время, когда отброшено все: честь, душа – все! Осталась только плоть, которой мы дорожим, которую ублажаем. Конечно, в недрах этого чудовищного разврата наверняка назревает нечто жутковатенькое, что разом вернет нас к аскетизму, но… почему бы не постараться успеть воспользоваться этим всеобщим помешательством, культом тела, плотских утех?

– Как?

Я сказал нахально:

– А показать зажравшемуся человечку, что можно будет жрать еще больше, трахаться вообще до бесконечности, а фигуры делать себе любые… и вообще-вообще! Человек сейчас захапал себе столько всего, что корчится от одной только мысли, что это когда-то кончится… А оно кончится. Не потому, что не хватит крылатых ракет защищаться от остального голодного мира, а потому что все – смертны.

– Ну?

Я пожал плечами, сказал как можно спокойнее, а то слишком быстро завожусь:

– Вы книжки читаете?

– Бывает, – ответил он равнодушно.

– Когда-то меня бесили многочисленные произведения, ну просто стадами перли одно время, просто косяки, бараньи отары – на тему, как некто попадает в автокатастрофу… или авиа, на производстве, и прочее-прочее, его спасают, но жизни осталось несколько минут, начнутся необратимые изменения, после чего он помрет окончательно. И вот является некий ученый и предлагает эликсир или что-то там такое с бессмертием. Наш пациент, которому осталось пять минут, а он молод и был здоров, колеблется… заметьте, обязательно колеблется! – но все-таки решается стать бессмертным.

Лютовой сказал заинтересованно:

– Ну-ну, не тяните! Что у вас за привычка то закуривать в это время, то чесаться, то задумчиво смотреть в окно?.. Вам принести пива? Только мигните.

– Да нет, – ответил я уже спокойнее, – пока ничего не надо. Так вот, вернемся к нашему барану. Будучи бессмертным, да еще молодым и здоровым, он начинает жить полноценной жизнью, но…

– Что «но», что «но»?

– Но тут во всех рассказах, повестях и романах он вдруг начинает ощущать, что бессмертие ему не нужно. Начинаются какие-то мутные рассуждения о том, что быть бессмертным нехорошо…

– Какие?

– Я же говорю, мутные. Ничего вразумительного. Все по-разному, но авторскую позицию я понял: лакомую гроздь винограда не достать, значит – надо охаять. Мол, зелен, на фиг мне такой. Лучше помереть от старческих болезней, когда уже полуидиотом лежишь и гадишь под себя, чем стать молодым и бессмертным… Впрочем, молодые тоже мрут еще как!

Лютовой хохотнул:

– Эти, которые такое писали, первыми ухватились бы за бессмертие!.. Они, по крайней мере, знают, что это такое. Но я все-таки не понял… вы предлагаете… что?

– Еще Гете сказал: «Развитие науки сильно задерживается из-за того, что занимаются вещами, не представляющими научной ценности…» Могу добавить, что если бы крупнейшие ученые мира занимались не проблемой создания особо влажной губной помады и прочих атрибутов общечеловеческих ценностей, а… хотя бы тем же бессмертием, то, самое малое, мы бы жили по паре сотен лет. А это важно, ибо сейчас человек пятьдесят лет только учится, а потом… потом помирает, едва успев приступить к настоящей работе. Я думаю о том, как бы не идти против течения, а… весь этот мощный поток повернуть, чуть-чуть повернуть, самую малость, но все же повернуть от тех равнин с бесплодными смоковницами и направить весь этот водопад на лопасти турбины!

Мы пожали друг другу руки, ибо со стороны веранды послышались приближающиеся голоса, а нам обоим не хотелось, чтобы застали нас вот так, будто заговорщиков.

Уже заводя будильник, я поглядывал одним глазом на экран телевизора. Очередной юсовский боевик о Древнем Риме, о его славе и доблести, о том, как Рим противостоял грязным диким варварам. Как усиленно Юса старается доказать всему миру, что именно она и есть преемница великого Рима, что правил миром! Это уже стало какой-то навязчивой манией.

Впрочем, пусть. Мы в тот раз покончили с тем гнездом дряни, той всемирной помойкой, покончим и с нынешней. Надо только поменьше увязать в привычных спорах и рассуждениях о выходе из кризиса, об особом пути России, о разных моделях развития. Да, я все разрабатываю свою идею, небывалую и грандиозную, дикую и безумную… но когда смотрю на мир, то еще и думаю, а достаточно ли безумная, чтобы соответствовать безумности мира? Никому и никогда эта идея не приходила в голову, как и мне, но теперь она кажется настолько очевидной, что я не понимаю, как это о ней не кричат на каждом шагу как об идее, что спасет человечество?