Илья Репин - [35]

Это было самое приятное, что мог сказать Репин любому из его окружавших. «Я напишу ваш портрет» – эта честь выпадала не многим. Так, Илья Ефимович в свое время наотрез отказался написать портрет Ф. М. Достоевского, о чем сам позже неоднократно вспоминал с сожалением. Чуковский был свидетелем того, как художник в течение нескольких лет уклонялся от писания портретов В. В. Розанова и И. А. Бунина. Но Маяковскому при первом же знакомстве он сказал: «Я напишу ваш портрет». «А сколько вы мне за это дадите?» – дерзко ответил ему поэт. И эта дерзость понравилась Репину. «Ладно, ладно, в цене мы сойдемся!» – ответил он вполне миролюбиво.

На прощание художник сказал Маяковскому: «Уж вы на меня не сердитесь, но, честное слово, какой же вы, к чертям, футурист!..»

Через несколько дней, когда Репин увидел у Чуковского рисунки Маяковского, он еще настойчивее высказал то же суждение: «Самый матерый реалист. От натуры ни на шаг, и… чертовски уловлен характер».

Когда Маяковский снова пришел к Репину в «Пенаты», художник похвалил его рисунки и потом повторил свое: «Я все же напишу ваш портрет!» – «А я ваш», – отозвался Маяковский и быстро-быстро тут же, в мастерской, сделал с Репина несколько моментальных набросков, которые, несмотря на свой карикатурный характер, вызвали жаркое одобрение Ильи Ефимовича. «Какое сходство!.. И какой (не сердитесь на меня) реализм!..» – заметил он.

Портрета Маяковского Репин так и не написал. Он приготовил широкий холст у себя в мастерской, выбрал подходящие кисти и краски и все повторял поэту, что хочет изобразить его «вдохновенные» волосы. В назначенный час Маяковский явился к нему (он был почти всегда пунктуален), но Репин, увидев его, вдруг вскрикнул страдальчески: «Что вы наделали!.. о!» Оказалось, что поэт, идя на сеанс, специально зашел в парикмахерскую и… обрил себе голову, чтобы и следа не осталось от тех «вдохновенных» волос, которые Репин считал наиболее характерной особенностью его творческой личности. И вместо большого холста Илья Ефимович взял маленький и стал неохотно писать безволосую голову, приговаривая: «Какая жалость! И что это вас угораздило!» Маяковский утешал его: «Ничего, Илья Ефимович, вырастут!»

Где теперь находится этот репинский набросок, неизвестно.

Как уже говорилось, во время революции Куоккала стала заграничной территорией, и Репин, безвыездно оставаясь в «Пенатах», оказался отрезан от родины. Жизнь на чужбине томила его, он писал Чуковскому в Петроград: «Теперь я припоминаю слова Достоевского о безнадежном положении человека, которому «пойти некуда». Я здесь давно уже совсем одинок. Да, если бы вы жили здесь, каждую свободную минуту я летел бы к вам».

В апреле 1922 года из Петрограда в «Пенаты» переехала Вера Репина, старшая дочь художника. Актриса по профессии, она до начала 1920-х годов работала в драматическом театре и жила в петроградской квартире отца. Вера не приняла советской власти и была настроена к ней крайне враждебно. Перед переездом в «Пенаты» она продала все репинские работы, которые хранились в семье, а отцу сказала, что их конфисковали большевики.

С момента приезда дочери Репин жил в условиях «мягкой изоляции от внешнего мира». Всю информацию о происходившем в Советской России он получал только из буржуазных газет и белогвардейского окружения Веры. Хотя Илья Ефимович вел переписку со своими друзьями-художниками в Советском Союзе, далеко не всегда их ответы доходили до адресата. Часть писем перехватывала Вера. В таких случаях отец сердился и негодовал, но поделать ничего не мог. Дочери и своему окружению он верил больше, чем друзьям.

В доме Репина поселился и его племянник, штабс-капитан, участник многих антисоветских кампаний. На долгие годы он стал секретарем художника. Незамужняя Вера приехала с другом, белогвардейским офицером Максимовым.

Илья Ефимович безгранично верил дочери, а она иногда злоупотребляла его доверием. Так, ей удалось убедить Репина в том, что большевики расстреляли его друзей, известных художников В. Поленова, В. Васнецова и М. Нестерова. Илья Ефимович поверил и даже заказал в соседнем храме панихиду по невинно убиенным. Когда же он из газет случайно узнал о том, что друзья живы, то его негодованию не было предела. Но даже эта ложь не повлияла на его доверие к дочери.

Близкие упорно пытались убедить художника в том, что на Родине его давно забыли, что никому, и особенно новой власти, он не нужен, что его картины изъяты из Русского музея, а сам музей закрыт. Эта ложь обнаружилась, когда Репин получил письмо от хранителя Русского музея Нерадовского. В ответном письме художник написал: «Ваше письмо меня очень обрадовало. Оно с того берега, о котором думается только со страхом и беспокойством». В другом письме Репин писал Нерадовскому: «Как небылице я не верил Чуковскому, будто бы «Государственный совет» в музее, а его портрет и «Группа славянских композиторов» – в Третьяковской галерее».

В 1925 году в Русском музее открылась выставка картин И. Репина. К. Чуковский написал об этом художнику и скоро получил восторженный ответ: «…я так восхищен Вашим описанием, что решаюсь ехать… Со мной едут Вера и Юрий. Как-то мы добьемся виз и разрешений!!!… Похлопочите и Вы о скорейшем исполнении моего наизаконнейшего желания…» Но следом Корнею Ивановичу пришло другое письмо, из которого следовало, что дочь отказалась сопровождать художника в Ленинград, и поездка Репина не состоялась, ведь ему был уже 81 год и он очень сильно зависел от родных.