Илья Муромец - [3]

20 ноября 1857 года царь подписал рескрипт на имя генерал-губернатора Виленского, Ковенского и Гродненского В. А. Назимова, в котором помещикам указанных губерний предлагалось создавать путем выборов комитеты с целью обсуждения условий, на которых дворянство готово освободить своих крепостных. Процесс «обсуждения условий» вскоре захватил и тех, кому поначалу ничего обсуждать не предлагалось. В отчете за 1858 год встревоженные сотрудники Третьего отделения выделили два «главных предмета», вводивших российских подданных «в соблазн»: «преобразование быта крестьян и общественное мнение». У образованной публики, городской по своему составу, возникал вопрос: «А что мы вообще знаем о крестьянах, за судьбу которых столь сильно переживаем?» Получалось, при здравом рассуждении, — ничего. Призыв, брошенный все тем же Герценом: «В народ!», приобретал невиданную актуальность. На фоне этих настроений арест летом 1858 года выпускника Московского университета Павла Рыбникова стал своеобразным ведром холодной воды, вылитым на расходившихся было либералов.

На момент ареста Павел Николаевич Рыбников не был юношей — ему шел двадцать седьмой год. Он происходил из московской зажиточной купеческой семьи. Родители его были старообрядцами, что изначально ставило подраставшего Павла на положение личности, критически воспринимающей власть, официальные религию и идеологию. Окончив гимназию с серебряной медалью (обойдя каким-то образом ограничения в сфере образования, наложенные Николаем I на раскольников), Павел на несколько лет уехал за границу в роли переводчика: помогло отличное знание французского и немецкого языков. Вернувшись в 1854 году в Москву, он решил продолжить образование и поступил на историко-филологический факультет Московского университета, оказавшись, таким образом, в водовороте общественного движения. Умный и начитанный, повидавший мир студент стал центром кружка, собиравшегося у него на квартире. В иные вечера в эту «квартиру», состоявшую на самом деле из одной комнаты, набивалось до двадцати человек. Здесь бывали не только студенты, но и офицеры, священники, частенько захаживали поспорить знаменитости — Константин Аксаков и Алексей Хомяков. С последним у хозяина квартиры сложились особенно доверительные отношения. Рыбников давал уроки детям Хомякова, а летом жил в его имении. У властей о кружке сформировалось довольно неблагоприятное мнение. Полиции было известно, что собрания у Рыбникова назывались, неизвестно почему, «вертепом», а их участники, соответственно, «вертепниками». Студенты читали какие-то рукописные сочинения, переводы и печатную продукцию Вольной типографии Герцена. Сомнений не было: «вертепники» — социалисты, проникнутые духом атеизма и безначалия. О самом Павле Рыбникове имелась информация, что он разглагольствует на собраниях о необходимости уравнения в России сословий, о выборности властей и вообще о перестройке законов и самого государства Российского на манер держав западных. Все это, с учетом того, как лично Рыбников близко стоял к славянофилам, свидетельствует о том, что в голове у него была настоящая каша.

В общем-то эти посиделки могли так ничем и не закончиться — в квартиру Рыбникова захаживали самые разные люди, и далеко не все из них были подобны «вертепнику» М. Я. Свириденко, изо всех сил тянувшему кружок к социализму, совершавшему путешествия в деревню с целью сближения с крестьянами и прославившемуся позже, в 1864 году, во время гражданской казни Н. Г. Чернышевского на Мытнинской площади в Петербурге своим призывом к собравшимся во время схождения Чернышевского с эшафота снять шляпы. Кружок посещали и вполне лояльные властям братья Веселовские, один из которых — Александр Николаевич, — благополучно закончив в 1858 году историко-филологический факультет Московского университета, станет со временем академиком и внесет огромный вклад в развитие русской фольклористики. Однако Павел Рыбников избрал для себя путь народознатца. Летом 1858 года, после утверждения в звании кандидата, он облачился в «русскую» рубаху, поддевку, высокие сапоги (впрочем, так он любил иногда походить и раньше), оставил дома паспорт и отправился общаться с народом. Появившись в Черниговской губернии, он привлек внимание полиции своим явно «ряженым» обликом, отсутствием документов, стремлением сблизиться с жившими здесь раскольниками и дискуссией, устроенной им с черниговским архиереем. Подозрительного странника задержали, установили его личность, сопоставили с информацией, имевшейся о московском «вертепе», и, как говорится, изъяли из обращения. В марте 1859 года Павел Николаевич Рыбников в том же странном виде, в каком путешествовал по Черниговщине, и без копейки денег прибыл в ссылку в город Петрозаводск, центр Олонецкой губернии. В Москве либералы пошумели о жестокости властей, Герцен откликнулся из Лондона небольшой заметкой в «Колоколе». Его корреспонденты из России сообщили, что Рыбников был сослан якобы за то, что, «изучая в Черниговской губернии промышленность, он ходил в русском, а не немецком платье». Искандер возмущался: это произошло «не при Бироне, не при Николае»! Впрочем, лондонский изгнанник просил выслать ему «подробности». Вот, собственно, и всё. Действительно, случись подобное при Николае I, судьба ссыльного могла бы сложиться трагично. Но время было другое. Хомяков начал хлопоты, к делу подключилась фрейлина императрицы А. Ф. Тютчева, дочь знаменитого поэта: в результате Рыбников был назначен на должность члена-делопроизводителя Олонецкого губернского статистического комитета (номенклатура Министерства внутренних дел) и начал столь успешно продвигаться по службе, что в 1866 году был даже переведен на должность вице-губернатора в Калишскую губернию, образованную на границе Царства Польского вскоре после подавления восстания поляков. На этой должности Рыбников и пребывал вплоть до своей смерти в 1885 году. Но прославиться Павлу Николаевичу было суждено не административной деятельностью, а тем, что, живя в Олонецкой губернии, он открыл здесь «Исландию русского эпоса» — живую былинную традицию.