Иллюзия любви. Сломанные крылья - [10]

— Господи, бедный Сёма! — сочувственно проговорила Инна.

— Да не то слово! — глаза Надежды потемнели от возмущения. — И за что его клеймить позором, за то, что он хороший сын? Или за то, что для него спокойствие и счастье матери превыше всего остального? Да много ли таких найдётся?

— И не говори. Современным деткам лишь бы удовольствие справить, лишь бы над кем поизгаляться, а там хоть трава не расти, — согласилась Инна.

— Бедненький мой, хорошенький… — сочувственно сжав губы, Надежда тяжело вздохнула и попыталась представить себе состояние сына в тот момент, когда, припёртый неуместным выступлением учительницы к стенке, он ощущал на себе довольные взгляды всего этого разномастного сброда, сидящего за партами и только и дожидающегося случая побольнее укусить да посильнее ударить. — Знаешь, Инк, у меня руки чешутся открутить этой фитюлине голову, — Надежда зло полыхнула глазами. — Такое ощущение, что мальчик залез в её кошелёк, а не в школьный журнал. Ты мне скажи, от неё что, убыло? Да если уж на то пошло, она сама должна была как-то урегулировать ситуацию, а не дожидаться, пока сдадут нервы у ребёнка. И вообще, я никак не могу взять в толк, из-за чего училка подняла такой переполох. Ну, появилось у Сёмочки несколько лишних пятёрок по английскому, и что? Вместо того чтобы оценить, насколько нежная, тонкая и заботливая душа у мальчика, ему устроили публичное аутодафе! Дикари, а не люди! — расстроенно бросила Надежда.

— Ну, а Сёмка-то после всего этого как? — скользнув по соблазнительной бутылочке взглядом, Инуся подумала, что вслед за первой рюмочкой неплохо бы пропустить и по второй.

— А как ты думаешь? — потерянно произнесла Надежда и, к великой радости соседки, принялась наполнять пустые рюмки. — Я его когда в дверях увидела, испугалась так, что сказать тебе не могу. Стоит, весь бледный, губы дрожат, на глазах слёзы. О-й-й-й! — задохнулась она, и по её горлу прокатился жёсткий неподатливый комок. — Давай, что ли! — Приподняв рюмку, Надя достала из коробки шоколадную конфету. — Чёрт с ними со всеми, с их оценками, журналами. Ни одна из них не стоит даже слезинки моего сыночки! Через два с половиной года окончит он эту проклятущую школу и забудет, как их всех звали.

— За два с половиной года они ещё из тебя, знаешь, сколько крови выпьют? — не спеша перебивать терпкий вкус «Амаретто» сладкой шоколадкой, Инна с удовольствием провела языком по нёбу.

— Не выпьют. Побоятся, — уверенно отрезала Надежда. — С ноября школу уже трижды трясли, и то ли ещё будет.

— О! Значит, городские комиссии — твоих рук дело? — не удержавшись, Инна запрокинула голову и искренне рассмеялась. — Быстро же ты подсуетилась!

— А чего ждать, пока Сёмушку загонят за Можай?

— Слушай, Надь, а если в школе узнают, откуда ветер дует? Они же тогда нашему Сёмке жизни не дадут… — Инна с беспокойством посмотрела подружке в глаза.

— Пусть только попробуют! — с вызовом бросила Надежда. — Если я узнаю, что на Сёмку оказывается хоть малейшее давление, они у меня тогда пожалеют, что вообще на свет родились. Пока жива, я никому не позволю издеваться над моим родным сыночкой и обливать грязью его чистое, благородное имя.

* * *

Весь день, волоча пузатые ватные лохмотья по шиферу крыш, по небу гуляли грязно-сизые тучи. Обтираясь об дымоходы и карнизы, с каждым часом они становились всё темнее, а их пухлые бока, лоснясь от неподъёмной тяжести, наливались мутным студенистым фиолетом, похожим на разбавленные канцелярские чернила. Проседая, грузные грозовые комья почти касались земли и, спрессовывая воздух до влажной клёклости, оседали на крышах и скамейках мелкой промозглой испариной.

Поглядывая в окно на вспухшее, хмурое небо, Семён с нетерпением ожидал звонка, возвещающего о конце не только шестого урока, но и всей школьной недели. Слушать учителя уже не было никаких сил, но этот год выпускной, и хочешь не хочешь — с этим приходилось считаться. Честно говоря, ему было абсолютно всё равно, что произойдёт со сжатым по оси графиком и как при этом изменится та или иная функция. Михаил Григорьевич же явно придерживался иного мнения. То и дело переходя от одной записи к другой, он что-то подчёркивал, что-то обводил в круг и, громко стуча мелом по доске, ставил бесконечные восклицательные знаки, от которых у Семёна уже рябило в глазах.

— Теперь, если мы отложим точку, имеющую координаты «минус два» и «минус четыре»…

Неожиданно Семён почувствовал лёгкий удар по плечу:

— Тополь!

— Чего? — не отрывая взгляда от доски, Семён слегка повернулся вправо и наклонил голову к плечу.

— Тебе просили передать, — негромко прошептал сосед с задней парты и протянул сложенную в несколько раз записку.

— Кто?

— А я знаю?

— Отправь обратно, — еле слышно прошептал он.

— Да иди ты к чёрту! Я тебе что, почтальон? — возмутился сосед и бросил бумажку Тополю на парту.

С опаской косясь на Михаила Григорьевича, Семён положил послание перед собой и, с осторожностью развернув листок, прочёл:

«Мне с тобой нужно срочно поговорить. Это вопрос жизни и смерти. Жду тебя после уроков под козырьком школы. Только, пожалуйста, никуда не уходи. Твоя С.»